![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Граф Коковцов о Екатеринбургском злодеянии
Посещение IV Международной автомобильной выставки Великой Княгиней Марией Павловной (женой Великого Князя Владимира Александровича)
В центре Председатель Комитета выставки флигель-адъютант В. В. Свечин и Председатель Совета Министров В. Н. Коковцов [Оба -- будущие Председатели Союза Ревнителей Памяти Императора Николая II]. Май 1913 (Нажмите, чтобы увеличить)
Владимир Николаевич Коковцов (1853—1943) был одним из самых заметных царских администраторов. Русское экономическое чудо конца XIX – начала XX вв. не обошлось без его участия. Судьба была благосклонна к нему. Его жена Анна была дочерью Федора Адольфовича Оома, наставника Цесаревича Николая Александровича, затем секретаря Великого Князя Александра Александровича (будущего Императора Александра III), затем секретаря невесты Великого Князя Принцессы Дагмары (будущей Императрицы Марии Федоровны).
В 1896 – 1902 гг. товарищ министра финансов Витте, в 1904 – 1905 гг. министр финансов в кабинете Витте, в 1906 – 1911 году министр финансов в кабинете П. А. Столыпина. Единственный из министров, который занимал независимую позицию в кабинете, которому доверял и к советам которого прислушивался Петр Аркадьевич, не любивший финансов.
После гибели П. А. Столыпина занял его место и до января 1914 года был Председателем Совета Министров, сохранив за собой пост министра финансов. Честный неутомимый труженик, великолепный оратор (коллеги жаловались на его длинные речи). Его отличало необыкновенное самообладание. Никто не видел его раздраженным или вышедшим из себя. Пользовался непререкаемым авторитетом и имел безупречную репутацию. Когда в Харбине в 1909 году рядом с ним пролетела корейская пуля, сразившая Ито Хиробуми, ни один мускул его не дрогнул. Он не считал Россию экономически готовой к великой войне, будучи премьер-министром пытался сделать все возможное, чтобы оттянуть ее, за что некоторыми несправедливо причислялся к германофилам. В эмиграции занимался активной общественной деятельностью, на Зарубежном Съезде был избран лидером всей русской эмиграции. Стоял у истоков создания Союза Ревнителей Памяти Императора Николая II, будучи его председателем, а с 1936 г. до смерти – почетным председателем.
В 1933 году на русском языке вышли 2 тома его мемуаров «Из моего прошлого. Воспоминания 1903 – 1919 гг.». Их отличают фотографическая точность и прекрасная аналитика. Я бы хотел остановиться на его воспоминаниях, касающихся революционных лет и убийства Семьи Императора.
В октябре-ноябре 1917 года под грохот выстрелов большевицких отрядов, штурмующих «Асторию» в Петрограде и под грохот пушек Московской бойни он с женой проехали на Кавказ, в Кисловодск, где собралось большое число представителей русской аристократии. Очень любопытно, что Великая Княгиня Мария Павловна (жена Владимира Александровича) говорила ему в конце 1917 – начале 1918 года о том, что скоро случится реставрация и все вернется на круги своя. Это совпадает со слухами, упорно распространявшимися в то время, что Великого Князя Павла Александровича или кого-то из других Великих Князей большевики, боящиеся краха, поставят либо регентом, либо императором. Скорее всего, источником этих слухов были сами большевики, мастера великой лжи.
С большими сложностями и приключениями чета Коковцовых в мае 1918 года возвращается в Петроград, где в то время маховик арестов начал набирать обороты.
В конце июня после обыска и изъятия документов Владимира Николаевича забирают на Гороховую и около 10 дней держат там, а потом выпускают без предъявления обвинения.
Этот арест и последующее освобождение, скорее всего, были связаны как-то с принятым в Москве планом уничтожения всех членов Династии Романовых.
Описание ареста и освобождения в мемуарах и в статье 1929 года «Правда о трагедии в Екатеринбурге» в журнале «Revue de deux Mondes» немного разнятся деталями, поскольку мемуары и статья отличаются аудиторией, но в целом дополняют друг друга. В первые дни после ареста Владимир Николаевич был вызван к Бокию, который задал пару незначащих вопросов и сказал, что дело будет вести Урицкий, находящийся в отъезде. Чекисты говорили, что Урицкий уехал в Москву на важное совещание руководителей чрезвычайной комиссии. 10 дней Коковцов томится в комнате для «политических» без допроса. После своего возвращения Урицкий проводит допрос Владимира Николаевича в присутствии своего печально знаменитого подручного Иоселевича.
«Во вторник, 9-го июля, в 11 часов утра, неожиданно для меня и для всей камеры, меня позвали на допрос к Урицкому. Неожиданность заключалась в том, что только накануне вечером Урицкий приехал из Москвы, а также и в том, что допрос был назначен в 11 часов утра. Этот советский сановник обыкновенно вершил свое государственное дело по ночам и не появлялся в помещении комиссии ранее двух часов пополуночи. Когда я пришел в его кабинет в сопровождении вооруженного мальчишки, улегшегося тут же на диване, мне предложено было сесть на стул сбоку письменного стола и самому записывать свои показания. Я отказался от этого, потому что был настолько слаб и нервно расстроен, что перо буквально не повиновалось моей руке. Урицкому самому пришлось исполнить этот труд. После обычных вопросов об имени, отчестве и фамилии, летах и месте жительства допрос продолжался в следующем виде. Записываю его со стенографической точностью.
Вопрос. Вы, кажется, Недавно приехали из Кисловодска? Когда вы приехали?
Ответ. В пятницу, 26 мая старого стиля.
В. Почему вы подчеркиваете «старого стиля»?
О. Потому, что не привык еще к новому стилю и могу ошибиться при переложении старого на новый, а всякая ошибка или малейшая неточность могут мне быть поставлены в вину.
<...>
Мои вопросы к вам касаются двух разнородных предметов, вы хорошо знали бывшего императора?
Я. В течение десяти лет я был у него постоянным докладчиком и думаю, что я успел хорошо его узнать.
Урицкий. Как вы считаете, он сознавал все то зло, которое он делал стране, или нет?
Я. Мне трудно ответить на ваш вопрос, не зная, что подразумеваете вы под наименованием зла, причиненного Императором России.
Урицкий. Всякий отлично знает это — гонение всего светлого, всякого стремления к свободе, поощрение одного ничтожества, сотни загубленных поборников правды, вечные ссылки, преследования за всякое неугодное слово, наконец — эта ужасная война. Да что об этом говорить! Вы сами только делаете вид, что не знаете этого, о чем я вас спрашиваю.
Я. Совсем нет, я просто хочу знать точно, о чем вы меня спрашиваете. Десять лет я был докладчиком у Государя, я хорошо знаю его характер и могу сказать по совести, что сознательно он никому не причинил зла, а своему народу, своей стране он желал одного — величия, счастья, спокойствия и преуспевания. Как всякий, он мог ошибаться в средствах, по мнению тех, кто его теперь так жестоко судит. Он мог ошибаться в выборе людей, окружавших его, но за все 10 лет моей службы при нем, в самых разнообразных условиях и в самую трудную пору последнего десятилетия, я не знал ни одного случая, когда бы он не откликнулся самым искренним порывом на все доброе и светлое, что бы ни встречалось на его пути. Он верил в Россию, верил, в особенности, в русского человека, в его преданность себе, и не было тех слов этой веры, которых бы он не произносил с самым горячим убеждением. Я уверен, что нет той жертвы, которую бы он не принес в пользу своей страны, если бы только он знал, что она ей нужна. Быть может — повторяю — он не всегда был хорошо окружен, его выбор людей мог быть не всегда удачен, но в большинстве ошибок, если они и были, виноват был не он, а его окружающие. Я знаю это по себе. Немало было случаев, когда мне приходилось говорить открыто не то, что Государь хотел слышать от меня, но я не помню ни одного случая, когда я не имел возможности направить дело так, как мне казалось лучше для блага страны и его самого, и каждый раз Государь не только принимал мои возражения без всякого неудовольствия, но и благодарил меня за то, что я ему говорил правду и делал это открыто. Другим это тоже не запрещалось, но делали ли они это или не делали — это другой вопрос...
Урицкий. А вы не думаете, что бывший император был просто умалишенный?
Я. До самого моего ухода, в начале 1914 года, я видел Государя постоянно. Он был совершенно здоров. Быстро схватывал всякое дело, обладал прекрасной памятью, хотя несколько внешнего свойства, он обладал очень бодрым и быстрым умом, и никогда я не замечал в нем ни малейших отклонений от этого состояния. Потом я его видел всего два раза, после моего увольнения в начале 1914 года. Последний раз я видел Императора 19 января 1917 года. Я пробыл у него в кабинете всего несколько минут и притом по личному его вызову, и, не видавши его перед тем целый год, я был поражен происшедшей с ним переменой. Он похудел до неузнаваемости, лицо его осунулось и было изборождено морщинами. Глаза совершенно выцвели, а белки имели мутно-желтый оттенок, и все выражение лица с болезненно-принужденной улыбкой и его прерывистая речь оставили во мне впечатление глубокого душевного страдания и тревоги. Все это было, несомненно, последствием выпавших на его долю переживаний того времени. Приехавши домой, я долго не мог освободиться от этого тягостного впечатления, и я сказал моим близким, что считаю Государя тяжко больным.
Урицкий. Я не буду дальше останавливаться на этом вопросе. Советская власть решила внести действия бывшего императора на рассмотрение народного суда, и вы, конечно, будете допрошены в качестве свидетеля по этому делу.»
«Так кончился этот кошмар. Потом, находясь уже в безопасности, я нередко переживал воспоминания о том унижении, которое пришлось пережить, и все спрашивал себя, почему же меня освободили, когда столько людей загублено, и каждый раз я твердил себе одно — Господь защитил меня и не дал свершиться злому делу. А с другой стороны, приходила в голову мысль, что, может быть, этим арестом я избавился от худшего. Ведь всего две недели спустя после моего освобождения в Петрограде произведены были массовые аресты, захвачены многие из моих знакомых: Суковкин, Зиновьев, Бутурлин, Лазарев, ген. Вернандер, ген. Поливанов... Одних продержали в заключении многие месяцы без допроса и в условиях даже худших, чем меня, других расстреляли без суда.»
И последний отрывок из воспоминаний Владимира Николаевича:
«20-го июля или около этого числа в официальных большевистских газетах появилось известие об убийстве Государя в ночь с 16-го на 17-ое июля в Екатеринбурге, по постановлению местного Совета солдатских и рабочих депутатов. Приводилось и имя председателя этого подлого трибунала — Белобородова. Говорилось тогда об убийстве одного Государя и упоминалось, что остальные члены его семьи в безопасности. Сказать, что известие это поразило меня своей неожиданностью, я не могу. Еще в бытность мою на Кавказе, когда мне приходилось слушать кругом меня самые определенные надежды на близкий конец большевизма, я всегда говорил по поводу перемещения царской семьи в Тобольск, что это — начало страшного конца и что гнусная расправа с ней — только вопрос времени. Я не скрывал своего взгляда и говорил многим о том, что думал, и когда мы узнали, что их увезли в Тобольск, и потом появилось известие, что на Екатеринбург двигаются чехословаки, нечего было и сомневаться в том, какая участь ожидает их. На всех, кого мне приходилось видеть в Петрограде, это известие произвело ошеломляющее впечатление: одни просто не поверили, другие молча плакали, большинство просто тупо молчало.
Но на толпу, на то, что принято называть «народом» — эта весть произвела впечатление, которого я не ожидал. В день напечатания известия я был два раза на улице, ездил в трамвае и нигде не видел ни малейшего проблеска жалости или сострадания. Известие читалось громко, с усмешками, издевательствами и самыми безжалостными комментариями... Какое-то бессмысленное очерствение, какая-то похвальба кровожадностью. Самые отвратительные выражения: «давно бы так», «ну-ка — поцарствуй еще», «крышка Николашке», «эх, брат Романов, доплясался», — слышались кругом, от самой юной молодежи, а старшие либо отворачивались, либо безучастно молчали. Видно было, что каждый боится не то кулачной расправы, не то застенка.»
В следующей заметке я расскажу о статье Коковцова во французском журнале (вернее, о двух статьях – в номерах от 1 и от 15 октября 1929 года), посвященной Екатеринбургской трагедии. Пока же осмелюсь высказать предположение, что арест и чудесное освобождение бывшего премьера могли быть частью кампании лжи, направленной на создание ложных слухов и версий накануне уже обдуманного и спланированного следующего и самого трагического акта уничтожения Династии – убийства Царской Семьи. Первым актом злодеяния было подлое убийство чекистами Великого Князя Михаила Александровича со своим верным секретарем Николаем Николаевичем Джонсоном в Мотовилихе под Пермью.
no subject
no subject
Как ловко они организовывали слухи! Какими актерами были их агенты!
Оссендовский в книге о Ленине пишет об этом не прямо, но возможно дает ключ к разгадке: в начале века появилась профессия: "профессиональный революционер" (простите за тавтологию). Мы об этой профессии слышали с детства, но не задумывались о сути. Дьявольская школа конспирации, провокации, гримировки и актерства! Навыки приобретались годами.
Плюс тянуло туда публику с психологическими особенностями (огромный процент демонстративных личностей по Леонгарду и очень много прямых истериков). Посмотрите на Савинкова или Гучкова!
Еще одно (но не исчерпывающее) объяснение: использование самых низменных страстей, в частности неукротимой жажды денег. "Княгиня" Радзивилл до революции публиковала интереснейшие книги и статьи о жизни международной знати, а в 20-е годы уже напрямую использовалась ГПУ, издавая свои грязные пасквили на Царскую Семью.
no subject
К этому: "...я был поражен происшедшей с ним переменой. Он похудел до неузнаваемости, лицо его осунулось и было изборождено морщинами. Глаза совершенно выцвели, а белки имели мутно-желтый оттенок, и все выражение лица с болезненно-принужденной улыбкой и его прерывистая речь оставили во мне впечатление глубокого душевного страдания и тревоги. Все это было, несомненно, последствием выпавших на его долю переживаний того времени. Приехавши домой, я долго не мог освободиться от этого тягостного впечатления, и я сказал моим близким, что считаю Государя тяжко больным".
no subject
no subject
no subject
Но в начале 20-х годов на французском и на русском языках вышли 2 книжки-близняшки ("Последние дни Романовых"; английский исходный вариант -- в корне другая книга!). Автор стоит Роберт Вильтон, русский авторизованный перевод -- князь Александр Михайлович Волконский. Это тот самый скандальный авантюрный Волконский (потомок декабриста), который в 1912 году отказался подписывать адрес "самодержавному Государю", ("он не самодержавный, а конституционный"), кончивший жизнь католическим священником. Это настолько не похоже на все, что до этого писал Вильтон, что просто теряешься в догадках... Потоки грязных инсинуаций в отношении убиенной Семьи. Вот там и смакуется "роль Бадмаева" в подпаивании Императора "эликсирами". Тему раскопал советский библиофил-графоман Пикуль, затем последовала гнусная "Агония" в кино -- и все это пошло гулять по широким просторам и темным омутам постсоветского коллективного разума. Без специальных исследований разобраться во всей этой каше невозможно.
no subject
no subject
no subject
no subject
В предисловии к французскому тексту "Вильтон" говорит, что он сам его написал по-французски. Тогда почему нет такого четкого изложения событий, как в английском варианте? Почему в английском тексте рассказывается, что крестьяне нашли блиллианты в первые дни на месте сожжения одежды, а во французском (и русском) -- что сам Вильтон порылся в травке и нашел алмазы (через год после трагедии!)? И других несостыковок очень много. Автор французского и русского текста обладает таким знанием "сфер" первых лет 20-го века, которого не ощущается в английском тексте. Французско-русский текст первых глав (об Императрице, об Императоре, вообще о русской истории) настолько гнусен, что Дитерихс, который декларируется "старым другом" автора, должен был бы вызвать его на дуэль. Почему Соколов, упоминая текст Дитерихса, не замечает существования этого издания? Что за странное предисловие к французскому изданию, где никому неизвестная "писательница" рассказывает версию награждения Вильтона орденом Святого Георгия и утверждает, что из-за этого случая был изменен в 1916 г. статут ордена (я ничего на эту тему не нашел)? Зачем Вильтону, большая часть жизни которого прошла в России, было рисковать "нерукопожатностью" среди русской монархической эмиграции?
no subject
См. также воспоминания генерала Тихменева:
"Какъ сейчасъ помню я его сѣрую кубанскую черкеску, на которой ярко бѣлѣлъ Георгіевскій крестъ. Помню Его лѣвую руку съ зажатой въ ней бараньей казачьей папахой, охватившую эфесъ казачьей шашки. Его правую руку, свободно опущенную внизъ — и сильно и замѣтно дрожавшую. Дрожь эта прекращалась лишь тогда, когда по своей привычкѣ машинальнымъ жестомъ подносилъ Онъ руку къ лицу, чтобы поправить усы. Помню лицо — пожелтѣвшее, посѣрѣвшее, похудѣвшее, какъ то обтянутое и точно облипшее на вискахъ и скулахъ. Помню глаза — эти чудесные лучистые глаза — тогда скорбные и печальные. И главное, помню улыбку, которой старался ободрить Онъ насъ, со слезами и рыданіями столпившихся вокругъ него въ минуту послѣдняго прощанія. Эта улыбка не выходила у него, оскаливала ему зубы и искажала лицо.
Это былъ страдающій человѣкъ.
Но раньше всего, и больше всего, и прежде всего это былъ полный царственнаго величія Императоръ Всероссійскій. Ибо не за себя страдалъ Онъ тогда, а за насъ — и черезъ насъ за армію и Россію. Быть можетъ, единственный Онъ вндѣлъ тогда, на краю какой пропасти, на краю какой гибели стояла тогда Россія. Не даромъ сказалъ Онъ людямъ, пріѣхавшимъ склонять его къ отреченію: «Я отрекусь; а справитесь ли вы съ народомъ?». Не о себѣ, конечно, говорилъ Онъ тогда, а о той божественной, мистической силѣ вѣнчанной царской власти, которой держалась Имперія и которой тогда былъ Онь носителемъ.
Онъ оказался правь въ своемъ сомнѣніи — они не справились.
<...>
Выслушавъ отвѣтъ нижнихъ чиновъ, Государь быстро направился вглубь залы и остановился въ перехватѣ восьмерки въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня, лицомъ въ мою сторону. Я ясно и до мельчайшихъ подробностей видѣлъ всю его фигуру и лицо — такими, какъ
я описалъ ихъ въ началѣ своей рѣчи. Наружно Онъ былъ спокоенъ и вотъ только дрожаніе его правой руки обнаруживало глубину его волненія.
Остановившись, Государь нѣсколько секундъ выждалъ и потомъ началъ говорить. Онъ говорилъ, какъ всегда, громкимъ и яснымъ голосомъ, отчетливо и образно. Волненіе Его выдавалось тѣмъ, что Онъ дѣлалъ неправильныя паузы между частями предложенія.<...>
Государь кончилъ. Правая рука его уже не дрожала, а какъ то дергалась. Въ залѣ была мертвая тишина. Никто не кашлянулъ и всѣ упорно и точно не мигая смотрѣли на Государя. Никогда въ жизни не наблюдалъ я такой глубокой, такой полной, давящей, такой мертвой тишины въ помѣщеніи, гдѣ было собрано нѣсколько сотъ человѣкъ. Если бы закрыть глаза, то можно было бы подумать, что въ залѣ нѣтъ никого.
<...>Сзади Государя кто то судорожно всхлипнуль. Достаточно было этого звука, чтобы всхлипыванія, удержать которыхъ присутствовавшіе были, очевидно, уже не въ силахъ, раздались сразу во многихъ мѣстахъ. Многіе просто плакали и утирались. Вмѣстѣ съ всхлипываніями раздавались шиканья и слова: «тише, тише, вы волнуете Государя». Однако, судорожныя, перехваченныя всхлипыванія эти не утихали. Государь оборачивался направо и налѣво по направленію звуковъ и старался улыбнуться. Однако, улыбка эта, какь я вамъ сказаль, не выходила и искажала Ему лицо. На глазахъ у Него стояли слезы. Однако, Онъ продолжалъ обходъ. <...> Судорожныя всхлипыванія и вскрики въ залѣ не прекращались. Офицеры Георгіевскаго батальона, люди по большей части нѣсколько разъ раненые и, быть можетъ, еще и не вполнѣ оправившіеся отъ ранъ, не выдержали: двое изъ нихъ упали въ обморокъ. Въ ту же минуту рухнулъ ничкомъ во весь ростъ стоявшій прямо противъ меня на другомъ концѣ залы огромный бородатый кубанскій казакъ — конвоецъ. Государь, все время озиравшійся на обѣ стороны со слезами на глазахъ, не выдержалъ. Онъ прервалъ обходъ и быстро направился къ выходу. <...> До меня долетѣли лишь послѣднія слова взволнованнаго голоса Генерала Алексѣева: «а теперь, Ваше Величество, позвольте мнѣ пожелать Вамъ благополучнаго путешествія и дальнѣйшей, насколько возможно, счастливой жизни». Государь крѣпко черезъ плечо обнялъ Алексѣева, дважды его поцѣловалъ и быстро вышелъ. Больше я Его уже никогда не видѣлъ."
no subject
no subject
no subject
Семья была в заложниках, поэтому ничего сделать было невозможно. Вернее возможно, но именно в эти первые несколько дней и именно в Ставке. Но Алексеев не для этого рассылал телеграммки...
Цитируемая речь генерала Н. М. Тихменева здесь:
http://archive.org/download/svietloipamiatii008800/svietloipamiatii008800.pdf (стр. 80-93)
Отдельной брошюрой (Ницца, 1925) здесь:
http://archive.org/download/izvospominaniiop00tikh/izvospominaniiop00tikh.pdf
Вот тут обсуждали давеча ОтреШение
http://www.rusidea.org/?a=32024
Re: Вот тут обсуждали давеча ОтреШение
К глубокому сожалению, пиарщики сейчас коноводят, экзотические ордена получают...