Трианон

Св. Лазарь, Иаков и Фока. Деталь росписи апсиды храма Спаса на Нередице близ Новгорода. 1199 год.

Росписи Спаса-Нередицы (1199 г.), являвшиеся крупнейшим средневековым живописным ансамблем не только в России, но и во всей Европе, были почти полностью варварски уничтожены фашистами во время их оккупации Новгорода.   [Описание сохранившихся фрагментов можно найти в статье Ю. Н. Дмитриева «Стенные росписи Новгорода, их реставрация и исследование (работы 1945—1948 годов)» в сборнике: «Практика реставра ционных работ». М., 1950, стр. 154—158.] Для русской культуры гибель росписей Нередицы — это ничем не вознаградимая утрата, потому что в них новгородские черты выступали с такой силой, как ни в каком другом памятнике. Фрески Нередицы поражали своей изумительной сохранностью и ни с чем не сравнимой полнотой в подборе, сюжетов, которые почти исчерпывающим образом знакомили зрителя с системой средневековой росписи. Кто не имел счастья видеть фрески Нередицы, тому трудно составить достаточно полное представление о монументальной живописи средних веков.

Голова князя Ярослава Всеволодовича. Деталь фрески западного нефа храма Спаса на Нередице близ Новгорода. Около 1246 года.

Рядом с этими тремя основными группами росписей в Нередице можно проследить и ряд других манер, но последние обнаруживаются с гораздо меньшей четкостью. М. И. Артамонов склонен объединять в две различные группы росписи верхних частей храма (Христос Еммануил, «Ветхий деньми», севастийские мученики, левая половина «Евхаристии», композиция конхи алтарной апсиды, пророки Моисей, Захария, Давид, Соломон, богоматерь и левый ангел в купольном «Вознесении» и другие) и фрески южной стены, юго-западного столба, верхних частей диаконика и средней части жертвенника, где преобладают единоличные изображения. Однако такое деление представляется во многих отношениях спорным. Более четкая стилистическая классификация росписей Нередицы наталкивается на большие трудности, так как все фрески исполнялись с учетом их расстояния от зрителя. На верхних фресках светотень резче, лики покрыты сплошь зеленым санкирем, по которому густо и широко проложены желтоватые света. На нижних фресках света положены по локальному желтому цвету; местами они перекрыты узкими белильными мазками бликов. Краски здесь менее густые. Кроме того, следует учитывать, что работавшие в Нередице художники составляли артель, возглавлявшуюся старшим мастером, который не мог допустить слишком большого расхождения стилей. В противном случае не получился бы тот целостный ансамбль, который так поражает в Нередице.

Фрески Нередицы отличаются в целом очень большой живописностью. Они исполнены в смелой, размашистой, энергичной манере письма. Мастера Нередицы в совершенстве владели фресковой техникой, которую они сумели обогатить новыми фактурными приемами и новыми цветовыми решениями. Надо видеть, как ловко они прописывают черной краской брови, ресницы и ноздри, как виртуозно наносят той же черной краской зрачок поверх голубоватой прокладки белков глаз, как легко они пишут седые волосы, сочетая белильные мазки с зеленым или голубоватым тоном, как остроумно варьируют оттенки волос при помощи желтых, красных, черных и голубоватых мазков, чтобы по достоинству оценить вклад новгородцев в средневековую монументальную живопись.

Хотя Нередица была княжеским храмом, ее росписи лишены тех черт, которые обычно так ценились в высших кругах феодального общества. В них нет ничего утонченного, изящного, хрупкого, им чужда нарочитая отвлеченность замысла, они не обнаруживают никаких точек соприкосновения с памятниками константинопольского круга. Это искусство глубоко почвенное, связанное с местными традициями. В полнокровности и реализме его образов с необычайной силой пробивается народная струя. И это тем более показательно, что мы имеем здесь дело с росписью, украшающей, как уже было отмечено, княжеский храм. Следовательно, сам княжеский двор принужден был серьезно считаться со вкусами посадских кругов, которые превратились в грозную силу.

Росписи церкви Благовещения в Аркажах, храма Георгия в Старой Ладоге и церкви Спаса на Нередице, связанные тесным стилистическим сродством, наглядно говорят о том, что в Новгороде сложилась к концу XII века своя школа фрескистов. Она претворила все заимствованное со стороны в единый стиль, который смело может быть назван новгородским. Вот почему так беспочвенны все попытки приписать эти росписи заезжим греческим мастерам. [См. Ph. Schweinfurth. Geschichte der russischen Malerei im Mittelalter. Haag, 1930, стр. 100, 108, 109.] Здесь работали, без сомнения, новгородские художники, имевшие за собой длительную местную традицию.

Следы деятельности новгородских мастеров были обнаружены в приходе Гарда на острове Готланде, где приходская церковь хранит скудные остатки старой живописи (фигуры двух святых по сторонам равностороннего креста), очень близкие по стилю к росписям Нередицы. [Т. Арне. Русско-византийская живопись в гот.гандской церкви.— «Известия Комитета изучения древнерусской живописи», I. 1921, стр. 5—8.] Фигуры расположены в арочках, связанных посредством петель с центральным медальоном, в который вписан крест. По всей вероятности, новгородские купцы в один из своих многочисленных наездов на остров привезли с собою русского мастера, которому и поручили расписать церковь.

(ИСТОРИЯ РУССКОГО ИСКУССТВА под общей редакцией АКАДЕМИКА И.Э. ГРАБАРЯ, ЧЛЕНА-КОРРЕСПОНДЕНТА АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ СССР В.С. КЕМЕНОВА И ЧЛЕНА-КОРРЕСПОНДЕНТА АН СССР В.Н.ЛАЗАРЕВА — Том II ИЗДАТЕЛЬСТВО АКАДЕМИИ НАУК СССР МОСКВА 1954. Глава первая ИСКУССТВО НОВГОРОДА)

Трудными путями возвращается Георгий Федотов в нашу жизнь. Две идеи причудливо сочетались в нем: идея социализма, позднее определяемая им самим как “демократия” и Православие. Эта двухполюсность терзала, мучила его всю жизнь, создавая напряжение, которое заряжало его творчество. Он был сам по себе. У него не было и не могло быть полных единомышленников, верных учеников-продолжателей. Творчество его больше всего сродни творчеству крупного художника со своим взглядом, техникой, стилем, создающего свое направление, свои неповторимые шедевры. Не нужно ему подражать, нужно всматриваться и пытаться понять. И тогда в душе рождается чувство сопереживания, восхищения мастерством.

Он был мастер, и это понимали все знавшие его. Высоко одаренный человек.

В 1988 году, не без колебаний, Горбачев позволил широко отметить 1000-летие Крещения Руси. Открылись каналы, появилась возможность. И Никита Алексеевич Струве воспользовался этой возможностью. Большим тиражом были изданы и завезены в Россию 1-й (второе издание) и 4-й тома публицистики Федотова. В первом томе был помещен биографический очерк, написанный в 1966 году вдовой Федотова Еленой Николаевной. Этот очерк, когда писался, имел важную задачу: объяснить эмигрантскому читателю, тогда хорошо знакомому с работами Федотова, почему он такой, а не иной, объяснить его своеобразие через жизненный путь. Что же произошло у нас? Очерк Федотовой был использован как первичная информация о Федотове, и это во многом сыграло злую шутку с судьбой его наследия в нынешней России. Уже в том же 1988 году в журнале “Наше наследие” публикуются 2 небольшие главы из “Святых Древней Руси” с предисловием Топорова, которое представляет собой простой пересказ биографического очерка Федотовой с небольшими комментариями: из небогатой семьи, член РСДРП, ссылка, партийная работа, увлечение христианством и т. д. Ко всему этому было присовокуплено не совсем удачное короткое эссе Юрия Иваска “Молчание”, вполне понятное современникам и друзьям, но дающее неправильные акценты “антоновскому наиву” здесь. И понеслось...

Толстые и тонкие журналы наперебой начали вставлять коротенькие и длинные статьи Федотова разных лет, с почти одинаковыми комментариями, надерганными из многострадальной статьи Елены Федотовой.

За Георгия Федотова ухватились реформаторы-обновленцы, что хорошо видно по первой монографии: “Святые Древней Руси”, изданной “Московским рабочим” в результате энергичной деятельности С. С. Бычкова (если верить тому, что он пишет). Первое короткое предисловие написал Д. С. Лихачев (о том, какой Федотов талантливый, и как Лихачев в начале 20-х участвовал в каком-то религиозном кружке). А второе: настоящий “паровоз” – принадлежало перу о. Александра Меня. О. Александр к тому времени Федотова прочитал, понял его хорошо, но представил очень предвзято, в своем духе: как борца за вселенскость, непримиримого врага всех черных монархистов, националистов и мракобесов. Эх, лучше бы этого предисловия не было, поскольку оно отвратило от Федотова многих “традиционалистов” и ревнителей, посчитавших, что читать такого революционера для их души не полезно. Все это подогревалось раскруткой имени Федотова всякими оригинальными личностями, которые от декларативной веры во Христа быстро и безболезненно перешли к вере в крокодила...

Серьезным пробелом, мешающим правильному пониманию Федотова является малая доступность отзывов о Федотове его друзей и современников. Нельзя все сводить к коротенькому очерку Елены Николаевны, отрывкам из ядовитых “Полей Елисейских” Яновского и воспоминаниям Анциферова об университетских годах. Попробуем восполнить этот пробел в следующих сообщениях.

Общедоступное в изысканном. — Литература западных стран давно уже расслоилась, в отличие от нашей, по крайней мере на три слоя, по степени образованности читателей. Уже Стендаль, вовсе ведь не какой-нибудь эсотерический автор, постоянно подчеркивал, что пишет для «счастливого меньшинства». «Модернисты», как бы это понятие ни расширять, даже и у нас, о «широкой публике» не заботились. Они были правы. Для полуинтеллигентных масс ничего хорошего не напишешь. Беда только в том, что массового успеха и больших денег не добьешься, покуда пишешь не для масс. Тут и «поп» не пригодится, поскольку его от модернизма не совсем отклеили. Одно остается спасенье, один способ расширить успех и повысить тираж: изысканное следует подсластить или подперчить общедоступным. Вот как? Каким же это? Да тем самым, которое неотесанные наши предки, в грубости своей называли недипломатически похабщиной.

Festival Apocalypse. — По евангелию от Марка, только что (весна 1975) им изданному (этот Марк — аббат, и сама фамилия его — Орэзон — молитвенная) заповедь любви, Спасителем преподанная ученикам Его и всем нам, не такая уж в воздухе висящая, лишенная всякой конкретности, бесполая даже, как представлялось иным еретикам. Не бесполая эта любовь, а од-но-по-лая! Отсюда и вся эта их интимность, преданность, верность... Поняли? Да и, как известно, апостол Павел...

Слышал, что в нашем веке некто, угощенный колбасой из человечины, умер под утро от нервной рвоты.

Выхожу из метро на бульваре Сен-Жермен и вижу — нет, не аббата и не того покойника; вижу большие буквы на афише Festival Apocalypse — оратория с хором и оркестром, исполняемая там-то, тогда-то. Не пошел. Удовольствовался гениальностью названия. Именно: фестивал! Жить стало лучше, жить стало веселей! А все таки косматый проповедник прав. Времени больше не будет.

Осквернение свободы. — Таково: настоящее имя всего, чем так усердно тешатся граждане всех — уже немногих — свободными остающихся стран. Молодые, большей частью, граждане; но при аплодисментах, попустительстве или смущенном молчании старших. Как будто хорошие деньги им всем платят, и зрителям, и актерам, чтоб они наглядно всем безлагерным и безполитграмотным державам показали, насколько их свобода непристойна, уродлива и глупа.

Но и какая странная идея культуры! Вовсе без этики. Ничего кроме эстетики и престижа образованности. Люди такой никогда до нашего времени не знали. Достоевский об этом превосходном, высокого дара — и столь любившем Достоевского — писателе мог бы только сказать, как о Лямшине, в «Бесах», «у мерзавца был талантик».

Владимир Вейдле

А победа за кем? — Кто кого переплюнул и одолел? Классизм, классизм! Расистский близнец очень много народу уморил, но классистский еще во много раз больше. Экспроприатор оказался хитрее маляра. Тот открыто пообещал, что всех евреев истребит, и лагеря, куда он их сажал, так и считались лагерями смерти, тогда как его соперник свои лагеря исправительными называл и морил там людей с толком и расстановкой, так что многие там умирали как будто и своей смертью, хоть на деле и вовсе не своей. Сажал он туда без соблюдения не только расовых, но, парадоксальным образом, и классовых различий, чем всему миру преимущество классизма над расизмом и доказал. Кроме того, в союзе с демократиями воевал и провозгласил себя не каким то там Вождем одних германцев или арийцев, а Отцом всех решительно народов, как домашних своих, так и присоединенных или которых удалось бы в будущем присоединить. Какая универсальность! Какой никаких дискриминаций не признающий гуманизм! Один французский католический и консервативный автор нынче еще (!) в этом именно видит разницу между коммунизмом и «фашизмом», как он выражается, по указке, данной Западу из Москвы. Идеал коммунизма, видите ли, равенство, а «фашизма» — неравенство. Неправда. Идеал одного близнеца — равенство (или равноправие, или равенство в бесправии) всех повинующихся Фюреру представителей высшей расы, после истребления низших рас. Идеал другого — такое же равенство всех повинующихся Отцу или, скромней выражаясь, партийному руководству, единомыслие исповедующих граждан, после истребления или заключения в лагеря и сумасшедшие дома всех несогласных с партийным руководством, всех «инакомыслящих». Гуманность обоих идеалов совершенно одинакова. А до гуманизма, с полным уравненьем несовместимого, обоим близнецам никакого дела нет.

Опошление символов. — Как бы вы думали? Кто отказался от защиты французского знамени? Пальцем, чтоб из грязи его поднять не пошевелил? — Духовный потомок Короля-Солнца, восстановитель французской боевой и гражданской чести, доблестный военачальник, гордость нации, оплот государства Шарль де-Голль.

В мае 68-го года студенты Сорбонны очень ревностно хоть и не очень опрятно инсценировали, тут же на месте, Революцию, — то ли прелюдию к ней разыграв, то ли пародию на нее. Сорваны были при этом трехцветные французские флаги с крыш или башен правительственных зданий и заменены черными, или красными с серпом и молотом. Президент Республики вернулся из Румынии, выслушал доклад о событиях, но никаких мер к возвращению национальных знамен на прежние места принять не повелел. Почему? Из человеколюбия? Очень возможно. Без стрельбы дело бы не обошлось. Когда очистили старательно загаженные аудитории Сорбонны, тогда конечно и флаги заменили. Но добрую неделю развевались над Парижем — правда, не над Елисейским дворцом — красные и черные. И вышло так: для взбунтовавшихся студентов они что то значат, в то время как трехцветный, для Франции, для Президента Республики не значит ровно ничего. А ведь не избежать было бы расстрела — или сумасшедшего дома — анархисту, который поднял бы черное знамя над Кремлем, — пусть всего лишь и нижегородским. Национал-социалисты, в том числе и московские, верны топору, а в демократах больше нет ни костей, ни мускулов. И отдают они на поругание свои знамена.

Владимир Вейдле

ИЗ АРХИВОВ СТРАШНОГО СУДА

«Мир кончается, кончина приближается, Антихрист нарождается, страшный суд надвигается».

«Жить стало лучше, жить стало веселей».

"Е quindi uscitnmo a riveder le stelle".

Пояснение эпиграфов. — Миру предрекал кончину, в первые годы нашего столетия, на главной площади уездного городка, «проповедником» прозванный «мужик с волосами по плечи, с острым волчьим взглядом, в мороз и распутицу шлепавший босиком». Всегда ту же самую начинал он этими словами проповедь, как поведал о том Роман Гуль, в самом начале автобиографии своей «Конь рыжий».

Отвечают этому пророчеству, хотя с виду и навыворот, знаменитые слова одного из двух сверхпалачей, само появление которых уже свидетельствовало о его нелживости. Как свидетельствует о том же и тысячекратное повторение этих или равносильных им слов, на всех языках, вершителями судеб, как уже посаженного под замок, так еще и резвящегося на свободе человечества.

Итальянские слова — последний стих «Ада». Вергилий и Данте выходят из кромешной тьмы. Они увидят звезды, выползши из адской воронки, у подножия горы Чистилища. Все чаще, вроде мольбы, приходит мне на память этот стих. И с безнадежностью породнясь, еще надеешься — или мечтаешь о надежде.

Концы двух войн. — Первая кончилась безрассудным расчленением Австро-Венгрии (вместо превращения ее в федерацию свободных государств), преступным использованьем победы над Германией, породившим Гитлера и сделавшим его демократический триумф неизбежным; падением Российской Империи, — но не просто ее падением, а допущенным союзниками разгромом ее культурного, не говоря уже о правящем ее слое, и превращением ее в противоевропейскую, не евразийскую даже, а марксазийскую деспотию. Если бы западные державы предотвратили это превращение, которое они вполне могли предотвратить, вторая война тем самым была бы предотвращена, и европейский мир избежал бы того положения, в котором нынче он находится.

Вторая война кончилась позорной выдачей Сталину так называемой восточной Германии (до Веймара, города Гете, включительно), всей Польши (вместе с отданными ей, взамен литовских, немецкими землями и городами), всей Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии, да еще и множества русских, «избравших свободу», но которых тем не менее бросили в ненасытную сталинскую пасть. Как это не догадался он переименовать Веймар в Сталинбург, раз его англо-саксонские друзья разрешили ему превратить город Канта, в город — ах ты Господи — Калинина. Впрочем, условия раздела Европы вскоре получена была возможность пересмотреть. Атомная бомба в течение двух лет была только у Америки. Прикрикни она, и людоед тотчас проявил бы бездну кротости. Она предпочла так, за здорово живешь, ошпарить адским кипятком несчастную Хиросиму...

Давным давно я это вычитал (Потебня, «Мысль и язык», изд. 1922, стр. 160) и часто с тех пор вспоминал, но всегда применительно к нынешней России. Козьи-то ведь уши были у всех ее новейших царей, начиная с Ленина, а если порой и у прежних, то ведь тогда голову в яму совать, чтоб об этом рассказать близким, хотя бы друзьям, столь уж настоятельной надобности не было. Зато при Сталине, как бы я понял такого брадобрея! Но вот, с некоторых пор, так сгустилась на Западе тьма, такой налет лжи лежит и здесь, незамечаемый никем, на всем, что нам твердят официально или официозно, казенно или оппозиционно (то-есть, сплошь и рядом, еще более казенно), что начинаешь и здесь поверяющих правду земле брадобреев понимать. Засмеют ведь иначе. Слишком уж обидно плечами пожмут. Трижды, трижды, в яму, с азартом, высказал свою правду брадобрей. «Тогда ему стало легче на сердце».

Наконец все дела в Одессе завершились. Можно было отправляться в Петроград, а оттуда — в Финляндию. Получить места в спальном вагоне оказалось невозможным — на железных дорогах царил хаос, поезда шли переполненными, люди пробирались в вагоны через окна; не было даже сидячих мест, и многим приходилось ехать стоя несколько суток. Предприимчивый Маннергейм все же нашел выход: он обратился к коменданту Одессы, бывшему своему подчиненному, полковнику Георгию Елчанинову (он еще вернется на страницы нашего повествования), и попросил предоставить отдельный вагон, что и было сделано.

3 декабря выехали в вагоне-люкс Красного Креста. Расстояние в 2000 км ехали неделю. 11 декабря прибыли в Петроград. Жизнь часто висела на волоске. Один эпизод: когда поезд остановился на ст. Жлобин, группа большевиков вскочила в наш вагон, что случалось и раньше, и начали приставать к генералу. Вооруженные до зубов большевики хотели вывести Маннергейма из вагона. Генерал спокойнее обычного сказал мне: «Восстановите порядок». Ситуация была безнадежная — никакого оружия, кроме шашки, не было. Я налетел на их начальника, но тут поезд тронулся, большевики выскочили. Генерал прокомментировал так: «Я благодарю вас за решительность, мы выиграли бесценную минуту». Если бы им удалось вытащить его из поезда... Было исключительно «модным» среди одичавшей солдатни вытаскивать офицеров из поезда, и после этого процесс был короток. Большинство офицеров снимали погоны, но Маннергейм на это не соглашался и ехал к полной генеральской форме с царскими вензелями на плече. Напоминание о том, что могло произойти, встретило нас в Могилеве, где убили Духонина за несколько минут до нашего приезда. На перроне — лужа крови.... К эпизоду на станции Жлобин Маннергейм вернулся только один раз в моем присутствии. Это было в мае 1940 года. Маннергейм благодарил батальон датских добровольцев, участников Зимней войны, перед их возвращением в Данию. Во время завтрака Маннергейм сказал обер-лейтенанту Шёльдегеру, показывая на меня: «Я могу сказать обер-лейтенанту, что эта личность спасла мою жизнь 23 года назад, во время поездки по России.»

«Бѣлый маршалъ»

Къ 70-лѣтію фельдмаршала бар. Г. Маннергейма.

1.

4-го іюня вся Финляндія торжественно празднуетъ семидесятилѣтіе фельдмаршала Густава Маннергейма.

Въ портретной галлереѣ историческихъ лицъ текущей эпохи, финскій фельдмаршалъ занимаетъ видное мѣсто. Съ нимъ связано тѣснѣйшимъ образомъ начало борьбы за освобожденіе отъ краснаго ига, побѣдоносное завершеніе этой борьбы и свѣтлая страница политической независимости страны, ея мирнаго развитія и свободы.

Въ нашу задачу не входитъ разборъ стратегическихъ дѣйствій, стяжавшихъ фельдмаршалу репутацію искуснаго и счастливаго полководца. Настоящій очеркъ дѣлаетъ лишь попытку, на основаніи личныхъ встрѣчъ, продолжительнаго знакомства и цѣлаго ряда воспоминаній, дать эскизный портретъ этого выдаюшагося государственнаго и военнаго дѣятеля.

Баронъ Густавъ Карловичъ Маннергеймъ былъ достаточно яркой и колоритной фигурой уже тогда, безъ малаго полвѣка тому назадъ, когда закончивъ курсъ обученія въ фридрихсгамскомъ кадетскомъ корпусѣ и сдавъ университетскій экзаменъ, поступилъ въ Николаевское кавалерійское училище и въ 1889 году, выйдя въ кавалергарды, въ первый полкъ русской императорской гвардіи, началъ свою военную службу.

Судьба ворожила ему съ юныхъ лѣтъ. Добрая фея подкинула не мало цѣнныхъ подарковъ — здоровье, прекрасную внѣшность, звонкое имя, матеріальную независимость. Старые петербуржцы вспоминаютъ, разумѣется, представительнаго гвардейца, законодателя модъ, арбитра высшаго тона, обаятельнаго, неотразимаго сердцеѣда, блиставшаго на фонѣ великосвѣтскаго общества того времени, въ салонахъ, на балетныхъ премьерахъ, на фешенебельныхъ выставкахъ, въ бальныхъ залахъ царскихъ дворцовъ.

Таковъ, въ общихъ чертахъ, образъ бывшаго кавалергарда, барона Густава Карловича Маннергейма, сыгравшаго историческую роль въ дѣлѣ освобожденія финскаго народа отъ коммунистическаго ярма, образъ даровитаго и отважнаго полководца, «бѣлаго маршала» Суоми...

ЮРІЙ ГАЛИЧЪ.
("Сегодня", № 150, 3 июня 1937 (утренний выпуск))