![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
jan_pirxОсквернение свободы. — Таково: настоящее имя всего, чем так усердно тешатся граждане всех — уже немногих — свободными остающихся стран. Молодые, большей частью, граждане; но при аплодисментах, попустительстве или смущенном молчании старших. Как будто хорошие деньги им всем платят, и зрителям, и актерам, чтоб они наглядно всем безлагерным и безполитграмотным державам показали, насколько их свобода непристойна, уродлива и глупа.
Should & Shall, Inc. — Следовало бы честным гражданам Соединенных Штатов основать такое, не преследующее коммерческих целей, товарищество на паях. Надо же наконец знать, чего хочешь и чего не хочешь. Пора сказать самому себе: вот мой долг, и я выполню мой долг. Если бы президент Кеннеди основал такое общество, вместо того, чтобы следовать советам несмышленых своих «экспертов», был бы избегнут, через двенадцать лет после его смерти, в Индокитае, тошнотворный нынешний позор.
Разительная истина. — «Из глубин» Петропавловской крепости Бакунин вещал: «В Западной Европе, куда ни обернешься везде видишь дряхлость, слабость, безверие и разврат, происходящий из безверия». Едва ли он был вполне искренен, да и верно это было тогда лишь со многими оговорками, в аксиомы не годилось. Зато теперь мы с чистой совестью можем, дочитав до этих слов представленную императору Николаю исповедь, написать на полях, как это сделал он: «Разительная истина». Только горше это нам будет, потому что мы помним о Европе, даже и лучше современника их обоих, Хомякова, что она была «страной святых чудес».
Лордам по мордам. — На низах, или в память Горького скажу: на дне встречаются порой, или выходят из низов, замечательные люди. Низины позволено предпочитать вершинам, — голландские, например, или степные русские. Но вот с низостью что же нам делать? — Искать ее надо и восхвалять!
Объяснял мне это сбивчиво, но страстно молодой итальянский прозаик и поэт, с которым я познакомился в Риме на литературном съезде. Хорошенькое его личико перекосила гадкая гримаса, когда он прошипел:
— Вниз, понимаете, вниз, все эти высокие чувства и мысли, ну там у Леопарди, Унгаретти, Данте, Тассо, где-бы то ни было. Ложь все это, и все «благородное». Вниз! В грязь!
— Как у нас пели на улицах, после Октября — «Лордам по мордам, а ледям по грудям». В этом роде?
— Экко, экко! Именно так! По грудям? Отлично! Ma скузи, тут не в одном дворянстве дело. Не в титулах, не в богатстве. А знаете-ли в «духовном» — хи-хи — благородстве. Все эти возвышенности... Le sublime — вниз его, вниз!
— У немцев есть такое слово, древне-верхне-немецкое, из Миннезанга, кажется, идет: Adelsneid. Зависть ко всякому благородству и «дворянству», духовному еще больше, чем родовому. Но вы мыслите, кажется, шире: это отмена всякой сублимации...
— Вот! Этим все сказано. Я даже не думал, что человек старшего поколения — вы ведь пожалуй сверстник Унгаретти — так хорошо может нас понять. У Фрейда — ясно. Есть либидо, и есть сублимация либидо, ну и там всего прочего. Долой! Ложь! Вниз ее, в грязь!
— Так что вы мечтаете остаться с одною грязью? Боюсь, что трудней вам будет обойтись без сублимации, чем, скажем, борову или шакалу. Аддио! Успеха пожелать вам не могу.
«Антихрист нарождается». — Тот косматый проповедник был прав. Нарождаться стал в ускоренном темпе, с тех пор как на «Седалище Петра» в соборе его имени (Cathedra Petri) невидимо воссело безликое божество именуемое Прогресс, и Святейший Отец, в сердце своем, именно ему стал служить самые истовые обедни. В поднебесье возлетев, посетил он храм этого божества, называемый ООН, и там от всего скопища получил истинную свою и нерукотворную тиару. Пошли с тех пор, поехали, во славу нового божества, всяческие церковные бесчинства. Святейший Отец и не прочь был бы их остановить, да как же ему теперь отречься от возведенного им на престол нового наместника Петра? Вот и загрустил он, тяжко загрустил. О чем ни скажет, выходит у него сказанное очень грустным. Насчет пилюли и развода решил не уступать, но материя это какая то пресная, и нет в ней для него отрады. Латынь вспоминает. Ах как хороша была, в юности его, латынь! Да ведь ООН-то латыни не понимает. Меланхолически он о латыни высказался на всеобщей аудиенции 26 ноября 1969 года. «Царственно была облечена литургия в древнюю свою шелковую мантию». А теперь... Да ведь сам же он ризу с нее и сорвал. Бесшабашное божество на ухо ему шепчет: понятней надо, понятней! Уже и не смеет он больше понятность молитвы от понятности газеты отличать. Читает «Отче наш» по «вселенскому» переводу Библии отцов доминиканцев (французских, 1972): «Отец наш небесный, сделай, чтоб мы признали Тебя Богом, чтобы пришло Твое Царство», и хочется, до слез ему хочется сказать: «Да святится имя Твое». Нельзя; этого в тексте, в ученом переводе текста нет. По ученому, мы и Бога пока что Богом не признаем, — признаем только, если Он признать себя нас заставит.
Загрустишь тут... (А ведь, помнится, и Антихрист будет человек добродетельный, почтенный, благоразумный).
Если б не культура... — Иное случайно оброненное словцо бывает выразительней, и пропитаннее правдой, чем целая книга. La p'tite dame, как ее звали близкие, многолетний друг и конфидентка Андрэ Жида записала вырвавшиеся у него подконец жизни слова: «Если б не культура, je ne serais, peut-être, qu'un vieux cochon». Мне известно — не из книг, а из разговоров — к чему это относится: к попыткам развратного «просвещенья» совсем маленьких, шестилетних, пятилетних мальчиков. Старик судил о себе справедливо, и «свинство» — подходящая тут квалификация. Смрадные деяния совершал он перед своей совестью и перед Богом. «Тот, кто соблазнит единого из малых сих... Лучше бы жернов...»
Но и какая странная идея культуры! Вовсе без этики. Ничего кроме эстетики и престижа образованности. Люди такой никогда до нашего времени не знали. Достоевский об этом превосходном, высокого дара — и столь любившем Достоевского — писателе мог бы только сказать, как о Лямшине, в «Бесах», «у мерзавца был талантик».
Владимир Вейдле
