"Высокая публицистика" -- (Иваск о Федотове)

Перестроечная и пост-перестроечная публицистика приучили нас к мысли, что Георгий Петрович Федотов – богослов и философ. Это не совсем так. Он историк, историк-медиевист, один из лучших учеников Ивана Михайловича Гревса. Религиозные проблемы интересовали его именно в историческом аспекте. Но так уж вышло, что во Франции работы в университете для него не нашлось, и Богословский институт оказался единственным местом, куда его приняли. Начав с латыни и истории, ему пришлось преподавать затем и агиологию, и так появились его труды о русской святости и о митрополите Филиппе, ставшие затем “визитной карточкой” ученого. Юрий Иваск, подготовивший к изданию посмертный сборник статей Федотова (“Новый Град”, Нью-Йорк, 1952) очень точно охарактеризовал его: историк, церковный деятель, свободный мыслитель, который, “может быть, наиболее выразил себя в “высокой публицистике” – в небольших статьях (essay)”.

“Новый Град” является сборником “высокой публицистики” Федотова, охватывающем весь период его творчества, где статьи сгруппированы по темам: “Россия и Запад”, “искусство, литература и писатели” и проблемы философии культуры. Тем, кто раньше не читал Федотова, сборник очень подойдет для первого знакомства с мыслителем.

Между тем, объем публицистики Федотова настолько велик (свыше 300 статей), что для полного представления ее необходимо несколько томов. После смерти Георгия Петровича подготовка к изданию всей его публицистики стало делом жизни его вдовы Елены Николаевны Федотовой (в девичестве Нечаевой). Это начинание получило поддержку издательства YMCA-Пресс, и в 1966 году был подготовлен к изданию первый том статей “Лицо России” (статьи 1918 – 1931 годов). К несчастью, в тот год Елена Николаевна узнала о своем тяжелом диагнозе и, обладая очень хрупкой психикой, не выдержав этого известия, выбросилась из окна. В 1967 году, уже после смерти Елены Николаевны, вышел первый том заявленного “Полного собрания статей” в шести томах. Первый том статей открывается вступительной статьей Елены Федотовой о муже, которую нужно обязательно прочесть, чтобы правильно понять и сложный путь, и одинокость фигуры Федотова, и трагизм его судьбы.

( Read more... )

Тома 7, 9 и 12 можно пока купить на Озоне, причем, самый редкий 9-й том – только там, хотя везут они их с каких-то дальних складов (доставка 2 недели).

После финляндской "победы" Сталина — Георгий Федотов

После финляндской "победы" Сталина

ДОКОЛЕ!

В Финляндии траур. Флаги приспущены. Газеты вышли в траурных рамках. Почему в одной лишь Финляндии, а не в Париже, не в Лондоне, не по всему миру? Это наш общий траур, наше поражение — хотел было написать по привычке: "демократии", но нет. Мы ведь читали, что в Финляндию шли добровольцы и из фашистской Испании, пошли бы и из Италии, если бы пустил Муссолини. В Финляндии нанесен удар не тому или иному режиму, партии, идеологии, а тому, что есть в каждом из нас просто человеческого: простейшей, ясной, как Божий день, всякому дикарю и ребенку понятной справедливости. Лишний раз, — в который раз! — Голиаф торжествует над Давидом; ведь мы же понимаем, что библейские чудеса совершаются не каждый день, и сила ломит не только солому, а и более благородное вещество: мускулы, нервы и мозг человека. Тот, кому ничего не говорит трагедия Финляндии или даже кому она доставляет политическое или национальное удовлетворение (есть и такие), уже близок к тому, чтобы утратить образ человеческий. Он уже созрел до воспетой Некрасовым "ликантропии", которая в современном мире носит разные имена; среди русских, и не одних только русских, она называется сталинизмом.

Но поражение Финляндии — не только моральная катастрофа. Оно является, в первую голову, политическим поражением демократической коалиции, которая давно уже фактом своей помощи превратила дело Финляндии в свое дело. Не будем скрывать горькой правды. Еще одна битва проиграна — на отдаленном, может быть, второстепенном театре — но одной и той же войны. Еще одно торжество наших врагов — Сталина и Гитлера. Сталин выпутывается из волчьей ямы, в которую он неосмотрительно попал в Финляндии. Гитлер надеется теперь на более активную помощь своего союзника. Естественно поставить вопрос — и он ставится всеми: кто виноват?

( Read more... )

Мы можем только угадывать, где будет нанесен ближайший удар. Из совокупности сведений, просачивающихся в печать, как будто вытекает, что ближайшим театром войны может оказаться ближний, скорее всего русский, восток. Как ни далек он от северных кровавых полей, но между ними чувствуется внутренняя связь. Почему Сталин торопится с заключением мира, беря на себя, через Майского, почин переговоров, почему он отказывается от Куусинена, от завоевания всей Финляндии, — конечно, возможного? Не потому ли, что он почуял удар, угрожающий ему с юга, и бросает на время свою жертву, чтобы повернуться к пока еще невидимому врагу? Если это так, то финляндское преступление не замедлит получить свое возмездие. Еще недавно, в дни финского героического сопротивления, можно было говорить об отсрочке, которую история дает Сталину и России. Действительно, если бы Сталин отступил тогда, дав Финляндии почетный мир и отказавшись от дальнейшей поддержки Гитлера, он отвел бы опасность от своих границ и мог бы оставаться зрителем мировой трагедии. Конечно, при условии, что русский народ позволил бы ему долго наслаждаться плодами его "побед". Но Сталин торжествующий, Сталин-победитель сразу наклоняет против себя всю чашку весов. Он сам создает весьма эффектную психологическую подготовку для стратегического наступления — против себя. После Финляндии — чей голос, кроме продажных и безумных, поднимется на его защиту? Это в Москве, в стране молчания и рабства, видимость общественного мнения делается и переделывается с необычайной легкостью — одной передовицей "Правды". В демократиях разбудить и организовать массы — дело серьезное. Оно не проводится диктаторскими окриками, и радиовещаний здесь недостаточно. Нужно ждать, когда проснется совесть и разум народов. Ну, что же, они просыпаются —и Сталин, кажется, будет их первой жертвой.

(«Новая Россия» №81 —  22.3.1940)

Из Пиндемонти...

Вчера посмотрел нечто странное о прелестях кнута в контексте "русской цивилизации". Рваный сюжет, какие-то страшные искажающие крупные планы а-ля-Петренко, выкрикивания с переходом на фальцет. Англия с хартией вольности -- очень плохо. А вот у нас в Новгороде! Новгорода не стало, зато стала Москва! И стало лучше! Потому что наши государи к Троице ездили... И про Петра нечто несуразное: как он с боцманами пиво пил и бревна строгал. А в парламенте ему было неинтересно... И все это минут на сорок с обещанием продолжения.
Ну что ж. Уровень понятен. Цели не совсем понятны. Ни к истории, ни к "русской цивилизации" эта квашня никакого отношения не имеет.
Хотя затронуты интересные вещи. И хартия вольности, давшая, пусть тогда для немногих, НЕПРИКОСНОВЕННОСТЬ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ. Это все подано со знаком минус: зачем, какая частная жизнь, цельность нарушили.
О Новгороде, о Софии -- так интересно можно было бы рассказать, причем без дешевой лубочности. О Новгородской государственности, совсем не плохой. На том же канале "Культура" сколько передач было с академиком Яниным! В одном из музеев Торжка очень интересную экспозицию я видел в этом году, посвященной городу в составе Новгородской республики. Как все интересно и однотипно с Новгородом было устроено! Зачем же было устраивать клоунаду с подменой понятий, с противопоставлением хартии вольностей вечевому устройству? Зачем такое глупое радение?
И сюжет с Дефо как можно было хорошо раскрыть! Ведущий сидит где-то в Англии среди книжных шкафов, перебирает какие-то бумажки и несет чудовищную околесицу на тему Дефо и Свифта. Явно не в теме...
А между тем... В Англии того времени соблюдалось правило: в воскресенье нельзя было арестовывать за долги. Джентльмен мог спокойно выйти из убежища и, надев шляпу, со шпагой на боку спокойно гулять по Лондону, раскланиваться со всеми, ходить в гости, чувствовать себя свободным человеком. Это и называлось "the Sunday Gentleman". На положении "воскресного Джентльмена" Дефо прожил лет пятнадцать, пока не расплатился со всеми долгами. Образ "воскресного Джентльмена" является сквозной темой талантливого Ирвинга Воллеса. Воскресный Джентльмен -- это свободный писатель, пишущий то, что ему подсказывает вдохновение, без расчета на оплату. Все остальное время пишущий человек занимается "литературной проституцией", отрабатывает свой хлеб с маслом, домик, учебу детей. Редакторы и заказчики имеют его по полной. Очень сочувствую труженикам пера, у которых пока что сплошные понедельники...

Пролог в Москве — Георгий Федотов

Москва для нас имя, покрывшее всю северную Русь. В нее, как в озеро, во внутреннее море (вроде Каспия) вливались все ручьи, пробившиеся в северных мшистых лесах. Теперь мы знаем, что главное творческое дело было совершено Новгородом. Здесь, на севере, Русь перестает быть робкой ученицей Византии, и, не прерывая религиозно-культурной связи с ней, творит свое — уже не греческое, а славянское, или, вернее, именно русское — дело. Только здесь Русь откликнулась христианству своим особым голосом, который отныне неизгладим в хоре народов-ангелов. Мы знаем с недавних пор, где нужно слушать этот голос. В церковном зодчестве, деревянном и каменном, в ослепительной новгородской иконе, в особом тоне святости северных подвижников. Без ложной гордости мы говорим теперь о гениальности древнего русского искусства и не колеблясь отдаем ему предпочтение перед искусством западного средневековья и Возрождения. Не столь явен для всех голос святости. И это отчасти потому, что расслышать его отчетливо удается лишь в XIX веке. Святые, современные нам или почти современные нам, конечно восходят в самом типе своей праведности к древне-русской традиции духовной жизни, как архангельские деревянные церкви, строенные десятилетия тому назад, уходят в новгородскую древность. Иначе и быть не может. Иначе — откуда? Откуда цветение православной культуры в уже чужеродной, враждебной ей среде, если не на старой почве, на крепких корнях?

Но самая постановка этого вопроса возможна лишь благодаря страшной немоте древней Руси. Она так скупа на слова и так косноязычна. Даже образы своих святых она не умеет выразить в их неповторимом своеобразии, в подлинном, русском их лике, и заглушает дивный колос плевелами переводного византийского красноречия, пустого и многословного. Не в житиях находим ключ к ним, а в живой, современной, часто народной (даже апокрифической) традиции.

Покойный князь Е. Н. Трубецкой, плененный северно-русской иконой и открывшимся ему за ней миром духовной жизни, характеризовал ее, как «умозрение в красках». В красках, в сложных и мудрых композициях новых икон (особенно в начале XVI века) Русь выражала свои глубокие догматические прозрения. Только в красках умела она поведать о некогда живом, именно русском культе святой Софии. Но ведь «умозрение» открывается в слове. В этом его природа — природа Логоса. Отчего же софийная Русь так чужда Логоса? Она похожа на немую девочку, которая так много тайн видит своими неземными глазами и может поведать о них только знаками. А ее долго считали дурочкой только потому, что она бессловесная!

( Read more... )

Интеллигенция? Знаете ли, кто первые русские интеллигенты? При царе Борисе были отправлены за границу — в Германию, во Францию, в Англию — 18 молодых людей. Ни один из них не вернулся. Кто сбежал неведомо куда, — спился, должно быть, — кто вошел в чужую жизнь. Нам известна карьера одного из них — Никанора Олферьева Григорьева, который в Англии стал священником реформированной церкви и даже пострадал в 1643 году от пуритан за свою стойкость в новой вере. Не будем торопиться осуждать их. Несомненно, возвращение в Москву означало для них мученичество. Подышав воздухом духовной свободы, трудно добровольно возвращаться в тюрьму, хотя бы родную, теплую тюрьму. Но нас все же поражает эта легкость национального обезличения: раствориться в чужеземной стихии, без борьбы, без вскрика, молча утонуть, словно с камнем на шее! Этот факт сам по себе обличает породившую его культуру и грозно предупреждает о будущем.

За ним идут другие. Не привлекательны первые «интеллигенты», первые идейные отщепенцы русской земли. Что характеризует их всех, так это поверхностность и нестойкость, подчас моральная дряблость. Чужая культура, неизбежно воспринимаемая внешне и отрицательно, разлагала личность, да и оказывалась всего соблазнительнее для людей слабых, хотя и одаренных, на их несчастье, острым умом. От царя Димитрия (Лжедимитрия) к кн. Ивану Андреевичу Хворостинину, отступившему от православия в Польше и уверявшему, что «в Москве народ глуп», «в Москве не с кем жить», — к Котошихину, из Швеции поносившему ненавистный ему московский быт, — через весь XVII век тянется тонкая цепь еретиков и отступников, на ряду с осторожными поклонниками Запада, Матвеевыми, Голицыними, Ордиными-Нащокиными. Чья линия возьмет верх? Мы уже — задним числом, конечно, — пытались показать неизбежность революционного срыва. Раскол был серьезным доказательством неспособности московского общества к мирному перерождению. В атмосфере поднятой им гражданско-религиозной войны («стрелецких бунтов») воспитывался великий Отступник, сорвавший Россию с ее круговой орбиты, чтобы кометой швырнуть в пространство.

Е. Богданов (= Георгий Федотов) Трагедия интеллигенции. Версты №2 1927, Париж