Юзеф Мацкевич — Раздирание одежд

Юзеф Мацкевич -- один из выдающихся интеллектуалов XX века. Для меня он стоит в одном ряду с Георгием Федотовым и Гюнтером Грассом. Писать то, что думаешь, идти против течения, мыслить свободно -- вот, что было для них важно, как воздух. Из изданного по-русски я бы рекомендовал прочесть "Победу провокации". Это самая цитируемая книга Мацкевича, но полной сетевой русской ее версии, кажется, нет. Актуальность ее только выросла, поскольку манипуляции стали настолько обычными, что их уже и не скрывают особо. В 1992 году Наталья Горбаневская перевела и издала большой сборник публицистики Мацкевича "От Вилии до Изара", который есть в сети и из которого я взял небольшую статью для этой заметки. Есть в русском переводе и его книга "Катынь". Именно Мацкевич ездил в 1943 году на эксгумацию польских офицеров и в 1945 году опубликовал "Белую книгу Катыни", переработанные издания которой вышли на всех языках мира. В 1920 году Мацкевич ушел на фронт против большевиков и служил в "литовско-белорусском" полку, в составе которого были и русские белые, и донские казаки. Тогда-то он и полюбил казачество. Поэтому не случайно, что в 1950-е он написал повесть "Контра" о трагедии Лиенца. Двадцать лет спустя Николай Толстой прочтет эту повесть и отталкиваясь от нее напишет свою знаменитую книгу "Жертвы Ялты". Толстой рассказывал, что написать эту книгу он решил, когда после прочтения Мацкевича он понял, что не родись он в Лондоне, а в Белграде или в Праге, он сам, его отец, его родные и знакомые могли бы стать такой жертвой. В первой половине 70-х американские слависты номинировали Мацкевича на Нобелевскую премию и это была достойная кандидатура. Очень жаль, что до сих пор не издана по-русски проза Иосифа Мацкевича. Историческая трилогия состоит из романов "Обгон слева" -- о польско-большевицкой войне, где он с горечью пишет о вине Пилсудского за поражение белого движения в России, "Дорога в никуда" -- о пережитой им первой советской оккупации Литвы и "Нельзя говорить вслух" -- о немецкой оккупации Литвы и польском подполье. Его знаменитая фраза: "Немецкая оккупация делала нас героями, советская оккупация делает нас говном". Истоки общей трагедии России и Польши он анализирует в своем большом романе "Дело полковника Мясоедова". Там повествование начинается перед великой войной, а заканчивается в 1945 году. В этом "анти-британском" романе Мацкевич одним из первых описал жуткую бомбардировку Дрездена фосфорными бомбами, когда за несколько часов заживо сгорело от 300 до 400 тысяч мирных жителей, больше, чем в Хиросиме. Иногда Мацкевич писал и по-русски для русской периодики, в частности, для "Нового журнала", на польские темы.
По своим убеждениям он считал себя литвином, гражданином Великого Княжества Литовского. Он был одним из видных краёвцев 30-х годов, сторонником равноправно-национальной многонациональной многоконфессиональной Литвы в союзе с Польшей. В знак протеста против шовинистической политики властей демонстративно перешел в Православие. Когда его спрашивали о национальности, отвечал: анти-коммунист. Он был непримиримым анти-большевиком, поэтому в "народной Польше" входил в черные списки "неупоминаемых". Из-за своего анти-национализма и даже особой "фасцинации" Россией не особо жалуют его и после 1989 года. Несмотря на попытки замалчивания и искусственные трудности в публикации его наследия (мутная история с авторскими правами), Юзеф Мацкевич является одним из самых читаемых авторов в современной Польше.

РАЗДИРАНИЕ ОДЕЖД

Однажды в польской компании в Риме я в споре одним духом выпалил:

— А я вот наоборот, я хорошо отношусь... и к русским, и к немцам, и к евреям.

Если никто в ту минуту не разодрал одежд, это следует отнести лишь на счет полного обалдения всех присутствующих. В наступившем гробовом молчании господин, сидевший ближе всех к двери, встал, и в зеркале я увидел, как он, выходя, покрутил пальцем у виска и подмигнул соседу — это, несомненно, должно было означать, что у меня не все дома.

Я задумывался над вопросом, кого у нас обычно считают "несерьезным человеком", "чокнутым", "с пунктиком" и т.п., и пришел к выводу, что чаще всего — такого, кто ни к кому не проявляет особой враждебности. Это человек, живущий сам по себе, не имеющий ни идейных друзей, ни надежды когда-либо обрести таковых. Допускаю, что, сказав, например: "Я ничего не имею против немцев как таковых", — я мог бы найти среди соотечественников самое большее двух или даже одного человека, который признал бы мою правоту. Но и этот один отвернется, услышав, что, кроме того, я хорошо отношусь, например, к украинцам или евреям, поскольку он ненавидит именно их. Хорошо относясь к евреям или русским, можно с трудом наскрести процента два единомышленников, к литовцам — до полпроцента, а уж к белорусам, украинцам, чехам или разным прочим румынам — какую-то долю процента. Но не проявлять неприязни ни к одному из этих народов — за такое тебя объявят юродивым. Абсолютно необходимо кого-то ненавидеть — только тогда процентная численность единомышленников достигает 50, 70, 90 и 100%.

Подчеркиваю, что я здесь отвлекаюсь от вопроса вины или "невиновности" наших соседей, — я только констатирую факт.

Я считаю, что сплочение людей под негативными лозунгами (иногда под воистину благородным оборонительным лозунгом), вокруг неприязни и претензий к кому-нибудь, встречается у всех народов мира, но мне кажется, что оно выступает в обратно пропорциональном отношении к их величине. Я не говорю, плохо это или хорошо. Так, литовский национализм, несомненнно, окреп под влиянием одновременной вражды к полякам, немцам, русским, и даже о латышах презрительно говорилось: "Эти хамы". Быть может, небольшой литовский народ не имел другого выхода. Но потому-то иногда и хочется принадлежать к большому народу!..

( Read more... )

Вот почему в этой совершенно новой ситуации такими неуместными, режущими глаз кажутся мне старые предрассудки, вражда и традиционная ненависть. Более неуместными, чем когда бы то ни было. Вот почему я готов признаться, что самый неприятный для уха звук, какой мне сегодня известен, — это вечный треск раздираемых старых одежд при обсуждении старых вопросов. Это, во-первых, неактуально, во-вторых, мелко, в-третьих, скучно, а в-четвертых, в своей почти органической вражде к свободному слову так сильно напоминает лай гитлеровско-большевицких лозунгов — что все больше укрепляет меня в уверенности, что польская психика не так уж далека (как до сих пор об этом сказывали) от приятия окончательной победы тоталитарной революции в Польше.

"Вядомосьци", 1949, №32(175)

Дилетант № 12

Вчера в "Дикси" купил последний номер Дилетанта (12 -- 2016). Очень неплохой. Основная тема: Сталин и его палачи.
И вообще много чего о прелестях кнута: психология палача, Малюта Скуратов и т. д. Фото немецких и советских штабных офицеров, обсуждающих линию демаркации в Польше. Раньше не обращал внимания на этот журнал, теперь буду.

Юзеф Мацкевич — Преступление в долине реки Дравы (I)

ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ДОЛИНЕ РЕКИ ДРАВЫ

Когда в 1673 г. в запорожской Сечи появился Матюшка Воробьев, крепостной крестьянин Дмитрия Вишневецкого, и объявил себя царевичем Симеоном, а Москва потребовала выдачи самозванца, казаки гордо ответили, что "во веки вечные" Сечь людей не выдавала. Это, конечно, не значит, что народы, как и отдельные люди, всегда поступают согласно своим собственным гордым заявлениям о самих себе, — обычно они нарушают их так часто, как того требует жизнь. (В конце концов и несчастный Воробьев годом позже был четвертован и погребен в Москве, на т.н. Болоте, близ Стеньки Разина.) Зато это свидетельствует, в какие "веки вечные" и в каком радиусе от центра христианской культуры традицию невыдачи людей в руки палача считали предметом гордости.

С того времени в мире произнесены еще тысячи прекрасных заявлений, написаны сотни тысяч высоких слов, сделаны миллионы прекрасных жестов во имя культуры и человечности. Но, когда 1 июня 1945 г. солнце взошло над долиной реки Дравы, оно озарило следующую картину: многотысячное скопище людей на коленях, осеняющих себя крестом; по лугам и полям разбежались табуны коней и верблюдов; женщины с детьми взбираются на скалистые обрывы, в смертельном ужасе спасаются от пуль и дубинок солдат-христиан, загоняющих всех в руки палача... Что это было?

Если б я хотел позлорадствовать, то ответил бы иронически: выдача "азиатов" в руки европейского марксизма.

Один из спасшихся, ныне живущий в Америке генерал Вячеслав Науменко, вот уже десять лет собирает данные, письма, показания свидетелей, рассеянные по разным местам публикации и т.п. Он собрал, одним словом, то, что называется историческим материалом. Классифицировал, критически оценил, проверил подлинность показаний и отверг то, что относится к области легенды.

Все это дело интересует меня не по политическим причинам. Я начал заниматься им скорее из любопытства по отношению к вещам, в самом глубочайшем смысле человеческим, но получившим неверное название "бесчеловечных". В свое время я писал о Понарах под Вильнюсом, где уничтожали евреев. Писал о Катыни, где уничтожали польских офицеров. Может, тут сыграло роль и то обстоятельство, что как в Понарах, так и в Катыни я сам побывал. Но побывал я и в долине Дравы. Правда, за несколько месяцев до описываемых событий, но знаю места, а места великой славы или великого преступления всегда обладают чем-то притягательным. Места! В данном случае — громоздящиеся друг на друга волны реки, по которым позднее плыли трупы; луга, по которым позднее бегали бесхозные табуны; абсолютно равнодушные вершины гор, как всегда, поглощенные исключительно тем, как бы им разминуться с облаками; все пространство трагедии от Виллаха через Шпиталь, Штейнфельд, Обердраубург и Лиенц, с остроконечными колокольнями католических церквей, которые звонили, взывая помиловать православный народ, пока британские власти не запретили звонить.

И еще одно: я видел этих людей летом 1944 г., когда они переправлялись через Пилицу. Я встретил их в Ченстохове: барашковые шапки с красным верхом; черные от ветра и пыли, молчаливые, мрачные лица; тощие коровы, привязанные к возам. Никакого конвоя. Неправда, что кто-то их гнал. Они сами тянулись на запад. Бесконечные обозы. На фоне европейских доходных домов они действительно производили экзотическое впечатление: "Азия", бегущая от большевиков.

( Read more... )

Голодовка сорока тысяч

Вернемся теперь к восьми часам вечера накануне, когда семьи, оставшиеся в Лиенце, охватил такой ужас.

— Переводчица уже пришла? — нервно спросил британский офицер.

— Yes, sir.

— Позовите ее, пожалуйста.

Перед канцелярией стоял один из тех грузовиков, в которых офицеры уезжали на совещание. Он вернулся пустой. Переводчица, увидев грузовик, побледнела и вошла в канцелярию.

— Где наши офицеры? — спросила она.

— Они сюда не вернутся, — ответил англичанин.

— А где они?!

— Не знаю.

— Вы же заверяли, что они вернутся не позже шести часов. Значит, вы нас обманывали?

— Мы, сударыня, только солдаты и выполняем приказы нашего командования. Пожалуйста, безотлагательно составьте список оставшихся офицеров.

Так казачью массу лишили руководства. До двух часов ночи люди ходили с места на место и говорили между собой, а потом пошли спать. На следующий день, 29 мая, в 9 утра, явился молодой британский офицер и, вручив переводчице текст обращения, приказал немедленно огласить его.

"Казаки! Ваши офицеры обманывали вас и вели вас по ложному пути! Они арестованы и больше не вернутся. Вы теперь можете, не боясь и освободившись от их влияния и давления, рассказать об их лжи и свободно высказывать ваши желания и убеждения. Решено, что все казаки должны вернуться к себе на родину..." — и т.д. Было видно, что текст составили советские власти. Дальше шел призыв безусловно подчиняться британским приказам.

В десять утра было объявлено, что 31 мая в 7 часов утра начнется репатриация казачьих полков и семей.

Стояла хорошая погода, было ясно, тепло. Известие прозвучало как гром с ясного неба! Возникла паника. В бараке №6 лагеря Пеггец было созвано срочное совещание. Командовать организуемой акцией пассивного сопротивления выдвинули подхорунжего Полунина. Была объявлена всеобщая голодовка и расклеены плакаты по-английски: "Лучше смерть здесь, чем отправка в Советский Союз!" Во всех лагерях и станицах были вывешены черные флаги. На лагерных плацах воздвигли полевые алтари, и священники день и ночь служили при них литургию, исповедуя и причащая. Не обошлось, разумеется, и без коллективных петиций: королю и королеве, епископу Кентерберийскому, Черчиллю, Папе, сербскому королю Петру, ген. Эйзенхауэру, парламентам демократических государств... Британская армейская канцелярия принимала петиции и бросала их в корзину.

— Держитесь, держитесь! — передавали из уст в уста. — Будем держаться все вместе, и ничего нам не сделают. Не допустят до крайности!

По баракам, палаткам и шалашам, у не зажженных по случаю голодовки костров, раздували искру надежды. Так прошел тридцатый день мая. Вечером объявили: ввиду того, что на следующий день приходится католический праздник Тела Божия, репатриация отложена на первый день июня. Вечером 31-го отключили поступление воды в бараки.

(Окончание следует)

Юзеф Мацкевич — Преступление в долине реки Дравы (II)

1 июня 1945

Как я где-то читал, жил-был на свете один нехороший мальчик: стоило отцу вознамериться его выпоротье, как он набожно складывал руки и преклонял колени, становясь на молитву, ибо молитву даже отец не имеет права прервать... Это было, пожалуй, еще в том веке, до 1914 года. 1 июня этот способ испробовали несколько десятков тысяч людей в долине реки Дравы. Но это уже был 1945 год...

На самом рассвете сформировался гигантский крестный ход, который двинулся к полевой часовне лагеря Пеггец. Впереди шли священники в облачении. Люди несли кресты, хоругви, священные книги, зажженные свечи. Солнце едва взошло, и чуть-чуть зарозовели снега на вершинах Альп. Мычали казачьи коровы, не доенные в общем замешательстве. По пастбищам разбегались беспризорные кони и верблюды астраханцев. Над Дравой еще висел туман. По неписаному приказу, было решено оказать пассивное сопротивление.

— Только не трогать англичан! Молиться. Защитит Пресвятая Богородица.

Так и сделали. Молитвы продолжались без перерыва, но около восьми утра широким веером надвинулись британские танки и стали в ста метрах. Со стороны бараков подъехали грузовики, на которых людей должны были везти на станцию к стоявшим в ожидании эшелонам. А весь лагерь был оцеплен солдатами, которые были вооружены винтовками с насаженными штыками, автоматами и дубинками. Еще некоторое время продолжалось пение молитв, как вдруг солдаты бросились на толпу, разрывая цепь рук и нанося прикладами и дубинками удары по головам. Возникла паника, поднялся крик, в толпе затаптывали упавших. Отступая, толпа начала напирать на забор, отделявший лагерь от поля. Забор рухнул. Но на поле тоже стояли танки. Солдаты стреляли не вверх, а под ноги. Избитых и окровавленных хватали и тащили в машины. И в других лагерях началась стрельба. Люди кидались вслепую, бежали в лес, кидались в реку. В неописуемой суматохе носились во все стороны табуны коней. Местное население сначала набожно осеняло себя крестным знамением, но, как только кто-то положил начало, все бросились грабить опустелые палатки, ловить коней, уводить скот. Тогда католические священники велели бить в колокола и призвали население прекратить постыдный грабеж. На колокольнях были подняты черные флаги.

( Read more... )

Кони спасли сто двадцать человек

Читатель справедливо может спросить: все это было с людьми, ладно, ну а что стало с этой массой коней? Коней не выдали.

Казачьи кони, привыкшие к равнинам, — это не мулы. Для побега в горы они, в основном, не годились. Они разбежались по долине Дравы и паслись на чужих полях и лугах вместе с небольшим числом верблюдов. Британские власти назначили урядника, велели ему выбрать 120 хороших наездников и согнать всех коней в одно место. Урядник собрал отряд из своих станичников, разделил на две группы по 60 человек и, запасшись необходимыми пропусками, взялся за работу. Сначала загоняли черкесских коней от Обердраубурга. В Лиенце учредили специальный лагерь для коней и проводили регистрацию. Здоровых коней отправляли по железной дороге. Когда отправка кончилась, отряд урядника направили в Виллах, чтобы пригнать оттуда коней венгерской кавалерии на базу в Лиенц. Единственной заботой казаков было не попасть в эшелон... А в остальном они жили неплохо. Когда через несколько недель наступила ликвидация базы, прибыл британский офицер в сопровождении переводчика:

— Кто хочет вернуться на родину? Воцарилось глухое молчание.

— Значит, никто?

Никто! — ответили они в один голос.

— Хорошо. Больше никого насильственно репатриировать мы не будем.

Сосуществование 1945 года

Возвращаюсь к прерванному на 29 мая сюжету "совещания" в Шпитале. Приехали четыре штабных автобуса и 58 грузовиков, не считая полутора-двух десятков других машин. Колонну с офицерами охраняли: 25 танкеток, 105 мотоциклистов, 140 шоферов и их помощников, вооруженных автоматами, 30 солдат во главе колонны, 70 солдат с автоматами наизготовку, 60 человек на двух грузовиках, замыкавших колонну. Общее число вооружения: 310 автоматов, 125 пулеметов, 21 легкая пушка.

Прежде чем эта мрачная колонна достигла советских линий, два офицера отравились, а девятнадцать попытались бежать. Побег удался только четверым, пятнадцать были застрелены.

За полную точность дальнейших сведений ручаться трудно.

12 генералов, в т.ч. Доманова, Краснова, Султана Клыч-Гирея и Шкуро (отвезенного только 31 мая специальной машиной вместе с адъютантом) отправили в Москву и повесили. 120 офицеров застрелил советский конвой по пути из Граца в Вену. В Вене расстреляли 1030 человек. Без вести пропали вывезенные дальше на следствие 983 человека. Это данные не окончательные и требующие проверки, если бы таковая была возможна.

Существуют также подробные материалы относительно выдачи трех дивизий 15-го казачьего корпуса в Юденберге. Там были применены почти тождественные методы.

"Вядомосьци", 1955, №43 (499)

(Перевод с польского Натальи Горбаневской. Из сборника статей "От Вилии до Изара" — Лондон, 1992)