jan_pirx: (Condor)
[personal profile] jan_pirx
gustloff1

Судя по рассказам очевидцев, раньше всех заметил далекие ходовые огни старпом советской подлодки С-13. Кто бы это ни был, Маринеско сразу после доклада появился в рубке подлодки, шедшей в надводном положении. Как повествуют мемуары, на нем была черная ушанка, а вместо полагавшейся для офицеров-подводников по уставу утепленной шинели замасленный овчинный полушубок.
Во время долгого плавания в подводном положении, когда лодка шла на аккумуляторах, гидроакустики докладывали командиру лишь о шумах малых судов. В районе Хелы он дал команду на всплытие. Заработали дизельные двигатели. Теперь доложили о шумах двухвинтового корабля. Неожиданно поднявшаяся метель прикрывала подлодку, но ухудшала видимость. Когда ветер стих, удалось разглядеть очертания военного транспорта тысяч на двадцать тонн, который шел с судном сопровождения. Наблюдение велось со стороны моря в направлении угадывавшегося померанского берега, виден был правый борт транспорта. Пока дело этим и ограничилось.
Мне остается лишь гадать, что побудило командира С-13 резко ускориться в надводном положении и совершить рискованный маневр, обойдя с кормы и транспорт, и корабль сопровождения, чтобы потом искать позицию для атаки со стороны берега на глубине менее тридцати метров под днищем лодки. По его собственным словам, сказанным позднее, он был готов атаковать фашистских гадов, напавших на его родину и разоривших ее, где бы он их ни встретил; ранее ему этого не удавалось.
Уже две недели его поиск был безуспешен. Ничего не получилось ни у острова Готланд, ни у балтийских портов Виндау или Мемель. Не выстрелила ни одна из имевшихся на борту десяти торпед. Он изголодался по добыче. Кроме того, Маринеско чувствовал себя уверенным только в море, его не могла не донимать мысль о том, что при безрезультатном возвращении на базу в Турку или Ханко его ждет трибунал, которого требовал НКВД. Дело было не просто в пьянке во время последнего увольнения и даже не в запрещенном посещении финских бардаков — его обвиняли в шпионаже, а такое обвинение служило с середины тридцатых годов обоснованием для советских чисток, и оправдываться тут было бесполезно. Спасением мог стать только очевидный успех.
Примерно через два часа гонки в надводном положении обходной маневр был завершен. Теперь C-13 шла параллельным курсом с целью, которая, к удивлению наблюдателей в рубке, имела ходовые огни и не двигалась противолодочным зигзагом. Метель окончательно прекратилась, поэтому возникла опасность, что пелена туч прорвется и тогда луна осветит не только огромный транспорт с кораблем сопровождения, но и подлодку.
Тем не менее Маринеско не изменил решения атаковать из надводного положения. Помогло то, что средство обнаружения подлодок на миноносце «Лёве» — этого никто не мог предположить — обледенело и потому не сработало. Английские авторы Добсон, Миллер и Пейн пишут, что советский командир воспользовался приемом немецких подводников, успешно применявшимся ими в Атлантике, а именно атакой из надводного положения, который он долго отрабатывал и теперь смог наконец осуществить на практике: такая атака позволяла лучше видеть цель, действовать на высокой скорости и обеспечивала высокую точность попадания.
Маринеско увел лодку немного вниз, так что корпус ее был не виден, из воды при все еще высокой волне торчала только рубка. Пишут, будто с мостика транспорта перед самой атакой взлетела ракета и якобы подавались сигналы световой азбукой, но немецкие источники — свидетельства уцелевших капитанов — этого не подтверждают.
Так С-13 беспрепятственно приблизилась к цели с левого борта. По приказу командира четыре носовых торпедных аппарата были установлены на трехметровую глубину. Расстояние до цели составляло около шестисот метров. Нос корабля вошел в перекрестье прицела. По московскому времени было двадцать три часа четыре минуты, по немецкому времени ровно на два часа меньше.
Но прежде чем Маринеско отдаст команду «Пли» и случится непоправимое, необходимо упомянуть в моем повествовании одну легенду. Говорят, будто перед уходом С-13 из Ханко старшина второй статьи Пихур сделал краской надписи на всех торпедах, в том числе и на тех четырех, что были готовы к выстрелу. На первой торпеде значилось «За Родину!», на торпеде во втором аппарате «За Сталина!», а на гладкой поверхности третьей и четвертой торпед было написано «За советский народ!» и «За Ленинград!».
После прозвучавшего наконец приказа три из четырех торпед с этими надписями — торпеда, посвященная Сталину, застряла в аппарате, и ее срочно пришлось обезвреживать — устремились к безымянному для Маринеско кораблю, на борту которого мать все еще спала под тихую музыку из радиоприемника в родильном отделении.

Пока три торпеды со своими надписями несутся к цели, попробую вообразить себя на борту «Вильгельма Густлоффа». Проще всего найти девушек из вспомогательной службы ВМФ, которые пришли последними и которых разместили в осушенном бассейне, не говоря уж о соседнем молодежном отделении, которое и раньше предназначалось для участвовавших в круизах ребят из гитлерюгенд и Союза немецких девушек. Здесь, в тесноте, одни лежат, другие сидят. Прически еще держатся. Но улыбки уже исчезли, прекратились дружеские или едкие подначки. Кое-кто страдает морской болезнью. Тут, как и в коридорах, бывших салонах или столовых пахнет рвотой. Для такого количества беженцев и экипажа туалетов не хватает, а многие из них уже засорены. Вентиляторы не справляются со спертым воздухом и вонью. После выхода в море всем приказано надеть спасательные жилеты, однако усиливаются жара и духота, люди начинают снимать слишком теплое белье и стараются избавиться от спасательных жилетов. Тихонько ноют дети, жалуются старики. Репродукторы умолкли. Все звуки приглушены. Слышны только вздохи, сдавленные всхлипы. Это еще не катастрофическое настроение, но его преддверье, крадущийся страх.
Лишь на капитанском мостике после утихнувших споров воцаряется более или менее оптимистическое настроение. Все четыре капитана полагают, что с прибытием в район Штольпебанк главная опасность осталась позади. В каюте старшего помощника ужин: гороховый суп с мясом. Корветтенкапитан Цан велел подать коньяку. Вроде бы есть повод чокнуться за благополучный ход дела. У ног хозяина дремлет пес Хассан. В качестве дежурного офицера на мостике находится только капитан Веллер. На этом отпущенное время истекло.
С детства незабываема фраза матери: «Сон у меня сразу будто рукой сняло, когда первый раз грохнуло, а потом еще и еще…»
Первая торпеда попала значительно ниже ватерлинии в носовую часть корабля, где размещались кубрики экипажа. Всем, кто отдыхал, жевал коврижки, дремал в койке и кто уцелел при взрыве, не суждено было выжить, поскольку капитан Веллер при первом же докладе о повреждениях приказал автоматически задраить все переборки носовой части корабля, иначе лайнер мог бы клюнуть носом и начать быстро тонуть; перед самым выходом в море состоялось аварийное учение с командой «Задраить переборки!». Среди матросов и хорватских добровольцев, которыми пришлось пожертвовать, были как раз многие из тех, кто по аварийному расписанию должен был следить за организованной эвакуацией людей и спускать на воду спасательные шлюпки.
Никто точно не знает, что именно произошло в отрезанных передних отсеках корабля, произошло внезапно или с некоторой задержкой, но окончательно.
Незабываема и следующая фраза матери: «Когда второй раз грохнуло, я аж с постели свалилась, так сильно тряхануло…» Это торпеда, выпущенная из третьего аппарата и несшая на своей гладкой поверхности надпись «За советский народ!», взорвалась под бассейном на самой нижней палубе. Уцелели лишь две или три девушки. Позднее они рассказывали, что пахло газом и что многих девушек разорвало прямо-таки на куски осколками кафеля и мозаичного панно, которое украшало фронтон бассейна. Вода быстро прибывала, в ней плавали мертвые тела, куски человеческих тел, бутерброды и прочие остатки ужина, а также спасательные жилеты. Криков почти не было. Свет погас. Две или три девушки, малоформатные фотографии которых оказались в моем распоряжении, спаслись через аварийный выход по вертикальному железному трапу, шедшему наверх, на следующую палубу.
Затем мать добавляла: когда грохнуло опять, в родильном отделении появился доктор Рихтер. «Но тут уж началось светопреставление!» — восклицала она всякий раз, дойдя в своей бесконечной истории до третьего взрыва.
Последняя торпеда попала в среднюю часть корпуса, в машинное отделение. Сразу же не только остановились двигатели, но и погасло внутреннее освещение на палубе, отказала прочая техника. Все остальное происходило в темноте. Правда, несколько минут спустя включившееся аварийное освещение позволило кое-как сориентироваться в панике, которая быстро распространялась по лайнеру, имевшему десятиэтажную высоту и насчитывавшему в длину, более двухсот метров; однако сигнал SOS подать не удалось, поскольку судовая радиостанция также вышла из строя. Один лишь миноносец «Лёве» безостановочно сигналил в эфир: «„Густлофф“ тонет после трех торпедных попаданий!» Затем на протяжении часов повторялись координаты тонущего лайнера: «Район Штольпебанк. 55 градусов 07 минут северной широты, 17 градусов 42 минуты восточной долготы. Просим помощи…»
На подлодке С-13 попадание торпед в цель и вскоре установленное ее погружение было встречено сдержанным ликованием. Маринеско приказал подлодке, уже находившейся в притопленном положении, уйти на глубину, сознавая, однако, что вблизи от берега, особенно в районе отмели Штольпебанк, укрыться от глубинных бомб очень сложно. Но сначала нужно было обезвредить торпеду, застрявшую во втором аппарате; готовая к детонации, с запущенным двигателем, она могла взорваться даже от легкого сотрясения. По счастью, глубинных бомб никто не сбрасывал. Миноносец «Лёве», заглушив мотор, осматривал прожекторами смертельно раненный лайнер.

На нашей глобальной игровой лужайке, якобы служащей последним оплотом человеческой коммуникации, редактор сайта, связанный со мною родственными узами, именовал советскую подлодку С-13 не иначе как «лодкой-убийцей». И весь экипаж этой боевой единицы Краснознаменного Балтийского флота был заклеймен здесь как «свора душегубов, убивающих детей и женщин». Мой сын брал на себя в Сети роль судьи. Возражения его противника-приятеля Давида, которому в голову не приходило ничего, кроме антифашистских трафаретов и ссылок на наличие высокопоставленных нацистов, военного персонала, а также тридцатимиллиметровых зениток, установленных на солнечной палубе лайнера, не могли противостоять лавине комментариев, хлынувших в чат со всех континентов. Участники дискуссии писали в основном по-немецки, вплетая нередко обрывки английского. Мой монитор захлестнули обычные злобные тирады, порой вперемежку с благочестивыми апокалиптическими заклинаниями. Восклицательные знаки под страшным итоговым счетом жертв. Для сравнения приводилось количество жертв при других морских катастрофах.
Драма «Титаника», ставшая сюжетом многих кинофильмов, претендовала на первенство. За ним следовала «Лузитания», потопленная немецкой подлодкой во время Первой мировой войны, что якобы обусловило или ускорило вступление в войну Соединенных Штатов Америки. Некий одинокий голос напомнил о судне «Кап Аркона» с заключенными из концлагерей, потопленном английскими бомбардировщиками в Нойштедской бухте за несколько дней до конца войны; эта катастрофа, повлекшая за собою семь тысяч жертв, возглавила рейтинговую таблицу в Интернете. И все-таки в конце концов победителем из этих цифровых баталий вышел «Вильгельм Густлофф». Со свойственной ему дотошностью моему сыну удалось на собственном сайте привлечь внимание особенно своих сторонников к этому забытому кораблю и его человеческому фрахту; с помощью схемы, на которой звездочками обозначались попадания торпед, он сделал эту трагедию зримой, она стала символом человеческих бедствий глобального масштаба.
Тем не менее то, что реально произошло на «Вильгельме Густлоффе» 30 января 1945 года начиная с 21 часа 16 минут, имеет лишь косвенное отношение к указанной выше конкуренции чисел в киберпространстве. Скорее уж Франк Висбар в своем черно-белом фильме «Ночь над Готенхафеном» сумел, несмотря на затянутую прелюдию, отчасти передать тот панический ужас, который охватил людей на всех палубах после того, как три торпеды поразили лайнер и он стал погружаться носом, одновременно заваливаясь на левый борт.
Упущения мстили за себя. Почему не были заранее подготовлены к спуску спасательные шлюпки, которых и без того не хватало? Почему не проводились регулярные противообледенительные работы на шлюпбалках и талях? К тому же сказалось отсутствие части экипажа, оставшейся за задраенными переборками в носовой части корабля. Ведь курсанты учебного дивизиона не отрабатывали спуска спасательных шлюпок. Доступ к спасательным шлюпкам имелся только с солнечной палубы, а она обледенела, была скользкой, как каток, к тому же накренилась, и масса людей, хлынувшая с верхних палуб, не могла удержаться на ногах. Кое-кто, потеряв опору, уже падал за борт. Далеко не на каждом был спасательный жилет. В панике на прыжок в воду отваживались и другие. Внутри корабля стояла жара и духота, поэтому те, кто выскакивал на солнечную палубу, были слишком легко одеты, а при восемнадцати градусах мороза и соответственно низкой температуре воды — плюс два-три градуса? — мало у кого были шансы преодолеть температурный шок. И все же люди прыгали за борт.
С капитанского мостика последовал приказ оттеснить толпу на застекленную нижнюю прогулочную палубу, закрыть там двери и выставить вооруженную охрану в надежде на прибытие судов, идущих на спасение. Приказ был неукоснительно исполнен. Вскоре в стеклянную витрину длиной в сто шестьдесят шесть метров, опоясывающую правый и левый борт, набилось более тысячи человек. Лишь в последний момент, когда уже было слишком поздно, в некоторых местах удалось изнутри расстрелять бронированное стекло этой западни.
Происходившее внутри корабля неописуемо. Когда мать говорит об этой неописуемости, что у нее «нету слов», то можно догадаться, что именно я смутно имею в виду. Поэтому не буду пытаться представить себе кошмарные сцены, чтобы запечатлеть их в отчетливых картинах, как бы ни подталкивал меня мой Заказчик к выстраиванию череды отдельных судеб, к эпической повествовательности, к глубокому сопереживанию и одновременно эмоциональному лексическому накалу, достойным масштабов этой трагедии.
Черно-белый кинофильм сделал попытку запечатлеть ее в кадрах, снятых в кулисах киностудии. На экране обезумевшая толпа, забитые людьми переходы, смертный бой за каждую ступеньку трапа, ведущую вверх, на экране переодетые пассажирами статисты изображают тех, кто оказался заперт на застекленной прогулочной палубе, угадывается сильный крен лайнера, внутри корабля вода прибывает, в ней барахтаются и тонут. А еще на экране дети. Дети, оторванные от матерей. Дети с куклами в руках. Дети, затерявшиеся в уже опустевших переходах. Детские глаза крупным планом. Впрочем, даже одни лишь финансовые соображения не дают возможности отразить в фильме каждого из более чем четырех тысяч погибших младенцев, детей и подростков, поэтому сама цифра была и остается некой абстракцией, как и измеряющиеся тысячами, сотнями тысяч, миллионами другие числа, которые и прежде, и теперь поддавались и поддаются лишь весьма приблизительным оценкам. Нулем на конце больше, нулем меньше — какая, собственно, разница; в статистике за цифрами прячется смерть.
Я могу лишь изложить то, что приводится в различных источниках в качестве свидетельства очевидцев, переживших эту катастрофу. Стариков и детей затаптывали насмерть на широких лестницах и узких трапах. Каждый думал только о себе. Заботившиеся о других пытались опередить мучительную смерть. Рассказывают об одном офицере-преподавателе, который застрелил в своей каюте из служебного пистолета сначала троих детей, потом жену, а затем застрелился сам. То же рассказывается и о партийных функционерах и их семьях, которые занимали спецапартаменты, предназначавшиеся некогда для Гитлера и его верного сподвижника Лея и ставшие теперь кулисами для акта самоликвидации. Вероятно, Хассан, пес корветтенкапитана, был также застрелен хозяином. Да и на обледенелой солнечной палубе применялось оружие, поскольку люди не подчинялись команде «В шлюпки — только женщины и дети!», в результате чего спаслись преимущественно мужчины, о чем сухо и без комментариев говорит подводящая итоги всему живому статистика.
В спасательную шлюпку на пятьдесят мест погрузился при спешном спуске на воду всего десяток матросов. Другая шлюпка из-за той же спешки перевернулась при спуске, повисла на тросе, все люди выпали в штормовое море, а трос лопнул, и шлюпка обрушилась на тех, кто барахтался в волнах. Лишь спасательную шлюпку № 4, заполненную наполовину женщинами и детьми, удалось спустить по всем правилам. Тяжелораненые, лежавшие в «оранжерее», оказались в безнадежном положении, поэтому санитары постарались разместить на шлюпках хотя бы легкораненых — тщетно.
Даже командование лайнера думало только о себе. Рассказывают, как офицер высокого ранга вывел свою жену из каюты на кормовую верхнюю палубу и стал освобождать ото льда крепления мотобота, который использовался во времена СЧР для морских прогулок. Когда ему удалось выдвинуть шлюпобалку, случилось чудо — заработала электролебедка. При спуске вниз запертые за бронированным стеклом прогулочной палубы женщины и дети увидели практически пустой бот, а спускавшаяся пара на миг разглядела за стеклом эту человеческую массу. Они могли бы помахать друг другу руками. А вот то, что творилось внутри корабля, осталось незримым и потому невыразимым.
Знаю лишь, как спасли мать. «Только громыхнуло в последний раз, у меня начались схватки…» Когда ребенком я слышал ее рассказ, мне казалось, будто речь идет о некоем приключении. «Тогда дядя врач сделал мне укол…» Уколов она боялась, «зато схватки сразу прекратились…»
Видимо, это был доктор Рихтер; старшая медсестра родильного отделения помогла ему провести двух молодых матерей с младенцами по скользкой солнечной палубе, после чего всех троих женщин посадили в спасательную шлюпку, которая уже висела на шлюпобалке. Еще одну беременную женщину, а также женщину, у которой недавно произошел выкидыш, он сумел позднее разместить на одной из последних шлюпок — на сей раз уже без помощи сестры Хельги.
По словам матери, крен вскоре усилился настолько, что тридцатимиллиметровую кормовую зенитку вырвало из гнезда и она рухнула за борт, раскрошив вдребезги уже спущенную на воду шлюпку, битком набитую людьми. «Совсем рядом упала. Повезло нам…»
Итак, я покинул тонущий лайнер в материнской утробе. Наша шлюпка отвалила от него и, лавируя между плавающими живыми людьми и трупами, отошла на некоторое расстояние от кренящегося корабля, о котором — пока не поздно — мне хотелось бы поведать еще одну-другую историю. Например, о любимом всеми судовом парикмахере, собиравшем на протяжении нескольких лет все более редкие серебряные пятимарочные монеты. С этим кошелем на брючном поясе он и прыгнул в море, серебреники тут же потянули на дно… Но нет, рассказывать мне не дают…

Мне советуют быть более лаконичным, точнее, мой Заказчик настаивает на этом. Поскольку, дескать, у меня все равно нет слов для тысяч смертей в недрах корабля и в ледяных волнах, для немецкого реквиема, для этой морской «пляски смерти», то следует изъясняться менее многословно, а лучше сразу перейти к делу. Он имеет в виду мое появление на свет.
Но пока этот момент еще не наступил. Люди в той шлюпке, где сидела мать без родителей и без каких-либо вещей, но зато с приостановленными схватками, могли видеть на все большем удалении при каждом взлете волны накренившийся и тонущий лайнер. Судно сопровождения также держалось из-за сильного шторма несколько в стороне, обшаривая прожекторами палубные надстройки, застекленную прогулочную палубу, накренившуюся солнечную палубу, поэтому со спасательной шлюпки было видно, как люди по отдельности или целыми гроздьями падали за борт. А поблизости мать и остальные, все, кто хотел это видеть, могли увидеть, как плавают спасательные жилеты, иногда в них барахтались живые люди, которые кричали пронзительно или уже ослабевшими голосами, умоляя взять их в шлюпку, а среди них качались уже мертвые, похожие на уснувших. Ужаснее всего, по словам матери, был вид мертвых детей: «Все они падали с корабля головками вниз. Так они и застряли в своих громоздких жилетах ножками вверх…»
Позднее, когда ученики бригады столяров или очередной сожитель матери спрашивали ее, отчего у нее, совсем еще молодой женщины, так побелели волосы, она отвечала: «Это произошло, когда я деток увидела, как они вниз головками плавали…»
Возможно, только тогда или именно тогда она испытала настоящий шок. В мои ранние детские годы, когда матери было всего лет двадцать, ее короткие белые волосы служили ей чем-то вроде трофея. Всякий раз, когда о них заходил разговор, она затрагивала тему, запрещенную в рабоче-крестьянской стране: «Вильгельм Густлофф» и его гибель. Порой как бы мимоходом и осторожно она упоминала и советскую подлодку с тремя торпедами, причем в этих случаях мать выражалась несколько выспренне, называя командира С-13 и его экипаж «героями советского флота, с которыми наших трудящихся связывает нерушимая дружба».

В то время, когда, по словам матери, ее волосы внезапно побелели — это было примерно через полчаса после торпедных попаданий, — экипаж ушедшей на глубину подлодки замер, ожидая глубинных бомб, однако атаки не последовало. Не приближались шумы корабельных винтов. Не было ничего, что напоминает обычные драматические сцены в фильмах про подводников. Только акустик Шнапцев, обязанный с помощью наушников регистрировать все внешние шумы, слышал звуки, доносившиеся из корабельных недр: скрежет, с которым блоки двигателей вылезали из креплений, треск, с которым после короткого скрипа рушились под напором воды переборки, а также другие звуки, плохо поддающиеся идентификации. Все это он вполголоса докладывал командиру.
Тем временем была обезврежена посвященная Сталину торпеда, застрявшая во втором пусковом аппарате, на подлодке в соответствии с приказом командира воцарилась тишина, поэтому акустик смог уловить помимо звуков, доносившихся из гибнущего и безымянного для него корабля, отдаленный шум винта — это медленно двигалось судно сопровождения. Отсюда опасности ждать не приходилось. Человеческих голосов акустик не различал.
Это был миноносец, который на малых оборотах удерживал позицию, подбирая из воды спасательными стропами, укрепленными на леерных ограждениях, живых и мертвых. Единственный маленький катер обледенел, к тому же у него не заводился мотор, поэтому им нельзя было воспользоваться для спасательных работ. Вся надежда оставалась только на стропы. Таким образом на борт подняли около двух сотен уцелевших.
Когда в свете поисковых прожекторов миноносца «Лёве» появились первые спасательные шлюпки, с трудом сумевшие отойти от накренившегося и тонущего лайнера, оказалось, что из-за высокой волны им очень трудно пришвартоваться к миноносцу. Мать, сидевшая в одной из таких шлюпок, рассказывала: «Иногда волна подымала нас так высоко, что с гребня мы смотрели вниз на „Лёве“, а затем мы падали в провал, и тогда „Лёве“ взлетал над нами…»
Лишь на несколько мгновений спасательные шлюпки поднимались на уровень леерных ограждений миноносца, за это время иногда удавалось переправить туда со шлюпки нескольких человек. Если прыжок не получался, человек исчезал в прогале между бортами. Матери повезло, она попала на борт этого военного судна, водоизмещение которого насчитывало всего 768 тонн; оно сошло со стапелей норвежской верфи в 1938 году под названием «Гиллер», числилось в норвежском флоте, но после оккупации Норвегии в 1940 году отошло как трофей немецкому военно-морскому флоту.
Как только два матроса перенесли на борт миноносца с упомянутой предысторией мать, потерявшую при этом обувь, едва они закутали ее в одеяло и поместили в каюту вахтенного механика, у матери вновь начались схватки.

Хорошо бы поиграть в исполнение желаний! Нет, я не хочу уклоняться от темы, как меня в этом подозревает сами знаете кто; однако, если бы у меня был выбор, я бы предпочел не быть рожденным матерью на миноносце «Лёве», а стать тем найденышем, которого через семь часов после того, как затонул «Вильгельм Густлофф», спас малый дозорный корабль VP-1703 Это произошло, когда другие пришедшие на помощь корабли, особенно миноносец Т-36, пароходы «Готенланд» и «Геттинген», выловили из бушующей ледяной каши, среди льдин и мертвых тел немногочисленных уцелевших.
Капитану малого дозорного судна VP-1703, находившегося в Готенхафене, доложили о получении сигнала SOS, который непрерывно давал в эфир радист с «Лёве». Капитан сразу же вышел в море на своей проржавевшей посудине, но нашел уже лишь множество плавающих трупов. Тем не менее он продолжал обшаривать прожекторами водную поверхность, пока не поймал лучом вроде бы пустую шлюпку. Спустившись в нее, обермаат Фик обнаружил рядом с окоченевшими трупами женщины и девочки-подростка свернутый шерстяной плед, превратившийся в ледяной ком; сверток перенесли на VP-1703, отодрали ледяную корку, размотали, и появился тот младенец, которым хотел бы быть я, — сирота-найденыш, последний из спасенных с «Вильгельма Густлоффа».
Случайно именно в эту ночь на малом дозорном судне находился дежурный врач флотилии, который нащупал у младенца еле заметный пульс, тотчас начал делать искусственное дыхание, рискнул впрыснуть камфору и не успокоился, пока младенец — это был мальчик — не открыл глаза. Оценив возраст найденыша в одиннадцать месяцев, врач занес все подробности во временную метрику: отсутствие имени и фамилии, неизвестное происхождение, примерный возраст, день и время спасения, фамилию и звание спасителя.
Вот чего бы мне хотелось: чтобы родился я не тогда, когда это произошло на самом деле, не в тот фатальный день 30 января, а в конце февраля или начале марта сорок четвертого года, в каком-нибудь захолустном уголке Восточной Пруссии, мать — Безымянная, папаша — Неизвестный, приемный отец — мой спаситель, обермаат Вернер Фик, который при первой же возможности, а именно в Свинемюнде, отдал меня под присмотр своей супруги. Вместе с приемными родителями, которые сами были бездетны, я переселился бы по окончании войны в британскую оккупационную зону, в разбомбленный Гамбург. Но спустя год мы перебрались бы на родину Фика, в Росток, который относился к советской оккупационной зоне и тоже был разбомблен, зато там Фик сумел найти жилье. Дальше все пошло бы параллельным курсом к биографии матери, все было бы так же — пионерский отряд с флажком, марши Союза свободной немецкой молодежи, только пестовало бы меня семейство Фиков. Мне бы это вполне понравилось. Отец и мать голубили бы меня, найденыша, пеленки которого не обнаружили никакого намека на мое происхождение; рос бы я среди панельных застроек, звали бы меня Петером, а не Паулем, я учился бы на инженера-кораблестроителя, позднее имел бы до самой «бархатной революции» надежную работу в качестве конструктора на ростокской верфи «Вулкан» и через полвека после собственного спасения, досрочно став пенсионером, принял бы участие один или с моими постаревшими приемными родителями в состоявшейся в курортном городе Дампе встрече уцелевших при катастрофе «Вильгельма Густлоффа», где меня, тогдашнего найденыша, торжественно пригласили бы на сцену для всеобщего чествования.
Но кто-то, должно быть треклятое провидение, оказался против. Иного варианта мне не дали. Не предоставилось шанса уцелеть в качестве безымянной находки. Запись вахтенного журнала гласила, что в благоприятный момент незамужнюю Урсулу Покрифке, беременную на последних сроках, удалось эвакуировать со шлюпки на борт миноносца «Лёве». Даже отмечено точное время: двадцать два часа пять минут. Пока смерть продолжала собирать на бушующем море и в недрах «Вильгельма Густлоффа» свою богатую добычу, уже ничто не препятствовало матери разрешиться от бремени.

Profile

jan_pirx: (Default)
jan_pirx

February 2017

S M T W T F S
   1 23 4
5 6 78910 11
12 13 1415 16 17 18
19 202122232425
262728    

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jul. 11th, 2025 07:49 am
Powered by Dreamwidth Studios