Борхес, Буэнос-Айрес...

С Аргентиной у обычного русского человека нет никаких ассоциаций. С Мексикой - полно, с Бразилией - довольно, а с Аргентиной - никаких. Ну, разве танго... Про танго наверняка слышали все, а вот ассоциация с Аргентиной будет у малого меньшинства.
Мы в Аргентину ехали «проездом». Главной нашей целью был загадочный малодоступный Парагвай, где чудаковатый вождь краснокожих генерал Беляев пытался создать «русский очаг» - Россию в миниатюре, чтобы сохранить все русские традиции к тому времени, когда страна освободится из-под кровавого красного сапога и за чертополохом наступит новая свободная жизнь, где русские офицеры приняли на себя командование войсками и вырвали у врага победу в почти безнадежной войне.
А на пути была Аргентина. Аргентина, огромная европейская по населению страна, занимающая полконтинента, столица которой является самым европейским, самым культурным городом Южной Америки, ее Парижем. Готовясь к поездке, прочитал об Аргентине чуть-чуть — и стало ясно, что «проезд» становится важнее первоначальной цели...
Знакомство с Буэнос-Айресом прошло у нас очень правильно: помпезная новогодняя вечеринка с танго-шоу, прогулка в самый романтический баррио города — Сан-Тельмо с волшебной, словно из сказки, русской церковью и загадочным парком Лесама, потом отлет на Огненную Землю с отличным отдыхом, погружением в южноамериканскую действительность, морскими поездками к пингвинам, морским львам и бакланам, прогулками в горы, солнечными ожогами, а затем — возвращение в Порт Богоматери Добрых Ветров, чтобы встретить там наше Рождество, гулять, смотреть, впитывать впечатления, вслушиваться и втягиваться в новую языковую среду.
И только потом, дома — анализировать впечатления, покупать книги, читать, читать, читать... Но главное — обдумывать все. И два имени как два корабля появляются из-за горизонта и приближаясь, становятся все больше и больше, и ты вдруг понимаешь красоту и огромность этих двух кораблей: Борхеса и Эрнесто Сабато.
Эрнесто Сабато -- отдельная тема. Не хочу комкать. Советую прочесть вначале «О могилах и героях», а потом — «Аваддон-Губитель». Переводы добротные, грамотные... Очень красивая проза. Усложненная, необычная. Мужская, чувственная. Многофокусное повествование, очень искусное. Там все проникнуто духом Буэнос-Айреса. Город живет как отдельный герой.
Главное, о чем размышляю здесь — это Борхес. Он для меня раскрылся только после поездки туда. До этого стоял мощный заслон от всей латино-американской литературы. Несколько моих знакомых были увлечены этим тогда, когда к нам за железный чертополох пошли публикации эмигрантов — писателей, философов, поэтов. Это было так интересно, что переключиться на полуфантастическую бесконечную далекость я просто не смог. С трудом осилил «Сто дней одиночества» и «Осень патриарха» — дальше не мог заставить себя... Борхес стал в один ряд с Маркесом и Кортасаром. Я ушел в отрыв от своих ровесников...

«От старых ларей, где хранилась одежда, исходил слабый аромат альбааки» «Урсула и дети гнули спины в поле, ухаживая за бананами и малангой, маниокой и ямсом, ауйямой и баклажанами.» — как такое можно было читать? :)

Когда попадаешь в Буэнос-Айрес, даже если ты никогда ничего не слышал о Борхесе, его личность, его образ постепенно начинают проникать в тебя. Значение его личности. Его великость. Причем это возникает невольно. Аргентина — не туристическая страна. Ничего кричащего. Она сама по себе, ты - сам по себе. Никто ничего не навязывает, никто никуда не заманивает. Интересно - смотри, наблюдай, вникай. Не интересно — твое дело. Поэтому есть что-то мистическое в том, как осознание значения Борхеса как писателя, как человека, как личности, —  постепенно, неуловимо входит в тебя, когда ты просто гуляешь по Буэнос-Айресу.
После той, первой, прошлогодней поездки я так и не приступил к чтению Борхеса... Нужна была вторая, нужна, чтобы можно было уже сознательно, уже нагруженным знаниями, увидеть город Борхеса. И встреча состоялась. Так специально не задумывалось, но само собой сложилось, что и теперь Буэнос-Айрес не был основной целью путешествия. Мы ехали в спокойный сытый курортный Уругвай. Оказалось, что если ехать летом — то только так и надо ездить. Получать город небольшими дозами, чтобы полуденная жара, пыль и кризис не заглушили общее ощущение встречи. Если ставить целью осмотр Буэнос-Айреса, именно его, нужно ехать осенью — в апреле или весной — в октябре, когда не жарко. Но тогда не почувствуешь вкуса сиесты, радости вечерних прогулок и ночного сидения на открытой веранде в ресторане...
В прошлый приезд мы жили в самом фешенебельном районе города — Пуэрто Мадеро — и гуляли в Сан-Тельмо, в Реколетте, ходили на набережную Ла-Платы. В этот приезд мы посмотрели еще и Палермо с его парками и Ла-Боку со знаменитым стадионом Марадоны и уличными танго. И только после этого я почувствовал потребность открыть Борхеса, начать читать... После Палермо, где о Борхесе говорит буквально каждый дом, каждая улица — не открыть, — не начать — было уже невозможно. Этот город зажил внутри меня, стал немного родным...
И вот, что оказалось. Хороших переводов, которым можно было бы доверять, почти нет... В СССР Борхес был запрещенным писателем. Брежневский шакал - председатель компартии Аргентины - назвал его полуфашистом и пустил сплетню, что Борхес специально летал в Стокгольм, убеждая не давать Нобелевскую премию «великому» советскому писателю «Ш.».
Но три стихотворения были опубликована в томе поэзии Латинской Америки в серии «Библиотека всемирной литературы» — странное издание, которое партийные функционеры любили дарить своим детям на день рожденья. (Сам был свидетелем: «сынок, я дарю тебе вот этот книжный шкаф со всеми книгами «Библиотеки всемирной литературы».) И все.

Почему-то про эту публикацию редко вспоминают, хотя стихи хорошие, эти переводы не вошли в собрания сочинений...


Улицы Буэнос-Айреса

Улицы Буэнос-Айреса,
вы — сердцевина моего сердца
Не бодрые проспекты,
замученные спешкой пешеходов,
а вы, переулки тихих предместий,
вы, незнакомые с кроткими кронами деревьев,
улицы окраин,
где мрачные лачуги,
подавленные бессмертным пространством,
боятся утонуть в долгом просторе
равнины и неба.
Всем, кто истосковался по живой душе человечьей,
вы обещаете счастье:
на ваших перекрестках братаются жизни,
вырвавшиеся на волю из заточенья квартир.
Низкий поклон вам хотя бы за то, что по вашей брусчатке
шагает с решительностью заблужденья
надежда.
Ваши извивы -- как колыхание флагов,
реющих на семи ветвях поднебесья.
Пусть же на древке моих стихов
заплещут эти знамена.

МОНЕТА

В ту промозглую ночь,
когда мы отчалили от пристани Монтевидео,
я зачем-то швырнул с верхней палубы в море монету.
Она, сверкнув в луче, канула в мутную воду --
осколок света, тотчас проглоченный временем и темнотой.
И вдруг я понял, что сделал нечто непоправимое.
Я навязал истории мирозданья
помимо собственной судьбы, сотворенной
из любви, тревог и тщетного непостоянства,
еще и судьбу этого металлического кружочка,
который теперь, хочешь не хочешь, существует
на равных правах со мной.
Быть может, волны успокоят его в вязкой пучине
или увлекут в незапамятные моря,
омывающие останки саксов и викингов.
Но как бы там ни было, а только отныне
рядом с каждым прожитым мною мгновеньем
я ощущаю мгновенье, прожитое этой монетой.
Иногда меня терзают угрызения совести.
Но чаще всего мучит зависть:
я завидую своему медному собрату,
который, как и я, заблудился в лабиринте времен,
но, в отличие от меня,
не подозревает об этом.




ПРЕДЕЛЫ
У Верлена есть строчка, которую я так и не вспомню.
Где-то неподалеку есть улица,
по которой я уже не пройдусь.
Даже в моем доме наверняка имеется зеркало,
которое меня больше не увидит.
Какую-то дверь я закрыл за собой навсегда.
Среди книг моей библиотеки (вот они, рядом)
есть одна особенная --
мне так и не доведется ее прочитать.
Этим летом мне исполняется пятьдесят лет.
Значит, смерть уже не за горами.


это и есть первая публикация Борхеса на русском языке. В комментариях сказано: утонченный стилист! Здорово! Не полуфашист, а утонченный стилист! (переводы С. Гончаренко).

«Пыл Буэнос-Айреса» — так предлагает переводить название первой книжки Борхеса Маргарита Былинкина. Это небольшие стихотворения, написанные очень плотным по смыслу белым стихом. Большое значение отводится неповествовательности. Образ намечается несколькими мазками к которым добавляются детали, часто путем перечисления, которые создают визуально-музыкальное впечатление к которому добавляются звуки и ароматы. Автор на какое-то время останавливается, завороженно любуется картинкой и движется дальше, к следующему стихотворению. Книга -- художественные картинки впечатлений от прогулок. Прогулки происходят летом после сиесты, когда наступают сумерки («час голубя» по выражению Борхеса). Место прогулок -- пригородные районы, ставшие потом центром («там где дачи имели ворота») — т. е. районы одноэтажных особнячков с палисадничками и внутренними двориками (патио), где прикровенно идет жизнь невидных на улице людей («дома — это подсвечники, где горят души людей»). По сути своей «Пыл Буэнос-Айреса» — это романтическое изображение мещанства в хорошем, положительном смысле слова, тихой жизни, полной света и радости, невидимой, но только намечаемой, а потому загадочной — светом в окне, незнакомой девушкой на балкончике незнакомой улицы. Автор поражен красотой образа, но ему неловко остановиться и начать смотреть на девушку, поэтому он идет мимо, и увиденное остается у него в душе и он видит уже не девушку, а картинку девушки на балконе внутри себя. Пыл Буэнос-Айреса - возвращение в родной город после многолетней разлуки... Родное, ставшее неродным, возвращается внутрь тебя и становится родным и неотделимым... В Мадриде Борхес попал под влияние Рафаэля Кансиноса-Ассенса — очень странного человека, создавшего ультраизм. Ультраизм ставит во главу угла метафору, метафора — это главное, рифма мешает, ритм — мешает. Главное — образ.
Но русские переводы отечественных изданий — это пылкие стихотворные рифмованные пересказы стихотворений Борхеса. Забавные.
Вот стихотворение «Дворик»:
Начнем с названия: Дворик - почему не патио? Какие у нас ассоциации с двориком, представляем ли мы себе аргентинский квадратный дворик, с крытой галереей внутри? Мы не знаем, что такое патио?
Итак, у переводчика:

Ввечеру
гасит краски дворик утомленный.
Понапрасну полная луна
прежней страсти ждет от небосклона.
Дворик, каменное русло
синевы,
сбегающей по кровлям.
Вечность, безмятежна и светла,
на распутье звездном замерла.
Краткий праздник дружбы потаенной
с чашею, беседкой и колонной.

-- чистый Лермонтов: выхожу один я на дорогу, предо мной кремнистый путь лежит, ночь тиха, пустыня внемлет Богу и звезда с звездою говорит. В небесах торжественно и чудно, спит земля в сиянье голубом... - почему бы сразу так и не перевести и подписать: Стихотворение Борхеса Дворик, перевод Михаила Лермонтова? (Но «чаша, беседка и колонна» — что за ерунда??)

UN PATIO
Con la tarde
se cansaron los dos o tres colores del patio.
Esa noche, la luna, el claro círculo,
no domina el espacio.
Patio, cielo encauzado.
El patio es el declive
por el cual se derrama el cielo en la casa.
Serena,
la eternidad espera en la encrucijada de estrellas.
Grato es vivir en la amistad oscura
de un zaguán, de una parra y de un aljibe.

К вечеру
меркнут две или три краски патио.
Этой ночью луна, ясный круг
не главенствует над пространством.
Патио, замкнутое небо.
Патио - это скат,
по которому небо стекает в дом.
Ясная,
вечность ждет на перекрестьях звезд.
Как славно жить в скрытой сумерками дружбе
галереи, плюща и колодца.

Патио, благословенное закрытое пространство для аргентинца... Наступила безлунная ночь и звездное небо, ограниченное квадратом патио вливается в дворик навстречу завороженному зрителю. Патио - это рама чудесной картины, соединение с вечностью. Похоже, переводчик никогда не смотрел на звезды тихой ясной безлунной ночью.

У Борхеса - сагуан - галерея внутри патио, парра - лиана, дикий виноград и алхибе — подземная емкость, куда собирается с кровли дождевая вода и которая снаружи выглядит как колодец. Сагуан и алхибе — слова арабского происхождения, завезенные из Андалусии — являются опорными, повторяющимися словами сборника.
Это и есть дорогие сердцу черты аргентинского дворика.

«Это дни, когда твоя судьба будет преследовать тебя по пятам, как борзая. Она настигнет тебя, схватит, заставит говорить и действовать твое материальное «я», сложное, непрозрачное, соединенное с неосязаемым «я» твоей души, сотканной из любви нежного манго, из упорства растущего ногтя, упрямства старческой лысины, меланхолии солнца и пустыни, безмолвия половой тряпки, широты тропической реки, трусливой храбрости сабли и пороха, легкомыслия сохнущего на ветру белья, молодости вороных коней, древности покинутых берегов, несовместимости обычного конверта и иностранной марки, гнусности ладана, коварства яда, страдания красной сухой земли, уюта вечернего патио — из духа всех материй и материи всех душ...» (Карлос Фуэнтес. Смерть Артемио Круса, перевод Маргариты Былинкиной)