Об испанцах...

Посмотрите на эти лица, вспыхивающія негодованіемъ при воспоминаніи о томъ, что нога чужеземца попрала священную землю, добытую кровью предковъ, что былъ завоеватель, осмѣлившійся наложить руку на независимость страны. Прислушайтесь и вы убѣдитесь, что съ этимъ народомъ шутить нельзя; онъ не задумается и теперь изъ каждаго уголка своего отечества создать вторую Сарагоссу. Мнѣ уже приходилось говорить, что наши юмористы, представляющіе себѣ испанца дерущимся кастаньетами и гитарами, имѣютъ очень отдаленное понятіе о немъ. Небольшая страна, заслонившаяся Пиренеями отъ Европы, въ сущности, гораздо грознѣе, чѣмъ о ней думаютъ. Что Испанія далеко не слаба, что испанцы не все только танцуютъ качучу да поютъ серенады и что нельзя смѣяться надъ кастильцами, это знаютъ всѣ, кому пришлось подольше пожить здѣсь. Во всѣхъ отношеніяхъ этотъ народъ обнаруживаетъ больше политическаго такта, гораздо лучше помнитъ свои выгоды и съ менѣе легкимъ сердцемъ позволяетъ себѣ наступить на ногу, чѣмъ мы. Объ этомъ, я думаю, безполезно распространяться далѣе. Едва ли на европейскомъ континентѣ есть другое столь же воинственное племя, представляющее даже нѣчто трогательное въ своей вѣрности великимъ преданіямъ уже далекаго теперь былаго. Въ самомъ дѣлѣ, въ кастильцѣ вы видите не только гидальго, но въ меланхоліи, присущей ему, въ блескѣ его нѣсколько восторженныхъ глазъ, въ молчаливости скрытаго экстаза вы угадываете отраженіе тѣхъ великихъ силъ, которыя никогда не мирились съ золотою серединой, а, напротивъ, вели постоянно къ крайностямъ. Костры инквизиціи и изгнаніе цѣлыхъ племенъ — съ одной стороны и завоеваніе громадныхъ царствъ, захватъ цѣлой части свѣта — съ другой. Такими испанцы остались и теперь. Они предпочтутъ смерть и гибель оскорбленію; въ этомъ отношеніи буржуазная цивилизація нашего времени не коснулась еще ихъ своимъ разлагающимъ жезломъ. Когда они сознаютъ себя презираемыми, права свои нарушенными, гордость свою поруганной, они не задумаются принять бой съ цѣлымъ міромъ, и еще вопросъ, совладаетъ ли этотъ міръ съ небольшимъ, но героическимъ народомъ — у него дома,— съ народомъ, остановившимъ полчища Наполеона, съ народомъ, гдѣ дѣти хватаются за ножи, чтобы отстоять свою честь, и гдѣ женщина не вопитъ о помощи, а убиваетъ своего оскорбителя. Сколько разъ, въ самое спокойное время, когда ничего не грозило Испаніи, мнѣ случалось заводить рѣчь о возможности иноплеменнаго нашествія на полуостровъ. Говорилось объ отдаленномъ будущемъ, дѣлалось только отвлеченное предположеніе, но надо было видѣть что совершалось съ окружавшими меня, казалось, невозмутимыми испанцами. Одни вскакивали какъ отъ удара хлыста, другіе блѣднѣли, скрипя зубами, третьи хватались за первое, что попадалось подъ руки, — и это при одной мысли о возможности обиды. Что же было бы, если бы обида такого рода оказалась нанесенною? И это въ Мадридѣ, гдѣ Европа уже вступила въ свои права. Опять таки вспомните Сарагоссу, гдѣ мальчики дрались какъ тигры, гдѣ женщины, встрѣчаясь съ наполеоновскими гренадерами, какъ фуріи боролись съ ними и не разъ заставляли ихъ отступать. Вспомните монаховъ и священниковъ, забывавшихъ обѣты и помнившихъ только то, что они испанцы; вспомните этихъ каторжниковъ, которые цѣною свободы не хотѣли пристать къ французамъ: вспомните, наконецъ, проститутокъ, бросавшихся на солдатъ непріятельской арміи съ ножами въ рукахъ и ненавистью въ сердцѣ. Похожи ли онѣ, напримѣръ, на кокотокъ-француженокъ, безсмѣнно состоявшихъ при лагеряхъ прусскихъ завоевателей въ послѣднюю франко-германскую войну? Съ самыхъ подонковъ здѣсь вставали сознаніе своего величія и народная гордость. Тутъ умирали не со стонами, а съ проклятіями; исходившіе кровью люди въ послѣдней агоніи зубами грызли французовъ. Я вѣрю вполнѣ, что ненавидящіе кастильцевъ баски и каталонцы и не подумаютъ сводить своихъ счетовъ въ случаѣ иностраннаго нашествія. Я убѣжденъ даже въ искренности опереточнаго эксъ-претендента донъ Карлоса, заявившаго готовность стать въ ряды войскъ Альфонса XII, чтобы только драться съ врагами своей страны. Эти львы по храбрости, по внутренней силѣ возбужденія съумѣють встрѣтить сильнаго врага. Скажите испанцу, что Германія можетъ выслать столько-то сотъ тысячь войска; онъ только улыбнется вамъ и отвѣтитъ: „Въ нашихъ горахъ и ущельяхъ мужественный ребенокъ стоитъ ста солдатъ″. Да, наконецъ, и къ испанской арміи нельзя относиться спустя рукава. Я уже не говорю о томъ, что каждый испанецъ — готовый солдатъ, что всякій кастилецъ, андалузецъ, аррагонецъ, наварець, баскъ, галлего, астуріецъ, валенсіанецъ — отлично стрѣляетъ, превосходно владѣетъ навахой или шпагой, что каждый изъ нихъ даже изъ за прилавка готовъ стать съ вами на барьеръ. Это народъ — армія, это девятнадцать милліоновъ вооруженныхъ людей, умѣющихъ драться, считайте съ женщинами — дочерьми героинь Сарагоссы, умиравшихъ на ея узкихъ улицахъ. Но и помимо этой массы, — повторяю, значительной, готовой къ бою, фанатически увлекающейся боемъ, — испанская армія, въ тѣсномъ значеніи этого слова, представляетъ силу и силу. Солдаты здѣсь крѣпки и энергичны. Пѣхота отлично развита физически. Кавалеристы съ ловкостью обезьяны, которую напоминаютъ своею наружностью, соединяютъ быстроту и смѣлость сокола. Эти съ лета бьютъ. Артиллеристы отлично знаютъ свое дѣло. Не солдаты по принужденію, не армія, которая должна пройти черезъ муштру, — напротивъ, они съ гордостью носятъ свои мундиры, и объяви имъ сегодня, что завтра имъ предстоитъ смерть въ борьбѣ сь сильнѣйшимъ непріятелемъ, они отвѣтятъ вамъ криками, полными энтузіазма. Испанія неуязвима у себя дома. Народная война здѣсь начнется не послѣ пораженія, а съ того монента, какъ вдали на океанѣ покажутся непріятельскіе корабли. ... Что можетъ потерять Испанія въ этой войнѣ? Нѣсколько колоній, да и то бабушка еще надвое сказала. Правду говоря, кастильцы и теперь не умѣютъ пользоваться процентами съ своихъ колоніальныхъ богатствъ. Скажутъ: у испанцевъ нѣтъ военнаго флота. Но за то у нихъ отважныхъ моряковъ хватитъ на нѣсколько флотовъ. ... Когда нѣмцы хотѣли было прибрать къ рукамъ Каролинскіе острова, что дѣлали испанцы? Съ конца въ конецъ по этой странѣ раздался крикъ: „Adelante, España”! (Впередъ, Испанія!). Правда, она теперь слаба, но слаба въ мирное время, слаба вслѣдствіе вѣчной борьбы партій. Здѣсь революція сдѣлалась ремесломъ, пронунціаменто — самымъ лучшимъ средствомъ къ повышенію не въ очередь. Но все это въ мирное время. Лицомъ къ лицу съ постороннимъ врагомъ — иное дѣло. Я даже скажу болѣе. Для этого случая, все что ослабляетъ народъ для мирной дѣятельности: войны карлистовъ, борьба съ кубинскими сепаратистами, съ своими республиканцами, съ mana negra, — все это подготовляетъ самую подходящую боевую среду. Кромѣ того, испанцы — большіе мастера наносить сильные удары путемъ быстрыхъ и неожиданныхъ передвиженій. Генералъ Примъ съ его замѣчательными переходами и стратегическими комбинаціями — только типъ испанскаго генерала. Чѣмъ ниже его были Маріонесъ, де ла Торре, Домингесъ, Эспартеро, которымъ недоставало лишь болѣе обширнаго боеваго поля, чтобы о нихъ заговорилъ цѣлый міръ? А Серрано, а Алайа? Здѣсь не встрѣтятся Базены и арміи, смиренно складывающія свое оружіе. Помните, что отвѣтилъ Конча на вопросъ: „Какъ бы вы отступили съ этой позиціи”?

— Я бы умеръ на ней! Испанцы умираютъ, убивая, но не отступаютъ!

И это съ его стороны не было преувеличеніемъ.

— Но если бы вы были окружены отовсюду?

— Такъ что-жъ?

— Вамъ важно, сдавшись на почетныхъ условіяхъ, спасти Испаніи нѣсколько тысячъ ея дѣтей.

— Нѣтъ. Намъ гораздо важнѣе спасти національную честь. Если мы умремъ, наша смерть подыметъ милліоны мстителей. Что же касается сдачъ, то въ этомъ отношеніи Испанія недостаточно подвинулась впередъ. У насъ нѣтъ ни почетныхъ, ни непочетныхъ сдачъ. Всякая сдача есть подлость, а человѣкъ, пока онъ еще дышетъ, не можетъ признать себя побѣжденнымъ.

(Василій Ивановичъ Немировичъ-Данченко "Очерки Испаніи. Изъ путевыхъ воспоминаній." Москва, 1888.)

Катастрофа 1898

В Испании есть понятие: поколение 1898 года. Поколение, пережившее "катастрофу". Важна не катастрофа сама по себе, а отношение к ней. Основная хронология:

Поводом войны 1898 года был взрыв американского корабля «Мэйн» в бухте Гаваны 15 февраля 1898 года. Воспользовавшись этим предлогом, президент США МакКинли 20 апреля 1898 года предъявил Испании ультиматум с заведомо неприемлемыми условиями. Регентша Испании Мария Кристина, вдова короля Альфонсо XII, обратилась за посредническими услугами к папе римскому и к руководителям европейских стран, но не получила никакой поддержки. Ошибка, допущенная ранее, неприсоединение к оси Германия— Австро-Венгрия— Италия, привела к тому, что Испания оказалась один на один с США без всякой международной поддержки. 25 апреля США объявили войну Испании. 30 апреля 1898 года американская эскадра под командованием адмирала Демпси уничтожила испанскую эскадру в бухте Манилы, а предатель масон Альминальдо поднял восстание против Испании на Филиппинах. 14 августа капитулировала Манила, но крепость Балер героически сопротивлялась до октября 1899 года — так называемые последние филиппинцы — отказывавшиеся верить в перемирие, подписанное почти год назад.

22 июня американцы высадили десант на Кубе, но были выбиты 1 июля. 3 июля испанский флот потерпел поражение под Сантьяго-де-Куба, Мадрид посчитал войну проигранной и начал эвакуацию солдат с острова. Это было ошибкой, вызвавшей деморализацию армии.

26 июля американцы высадились в Пуэрто-Рико. Совершенно неожиданно местное население, вместо поддержки американцев, организовало партизанские отряды для борьбы с оккупантами. Только 18 октября американцы вошли в Сан-Хуан.

10 декабря 1898 года был подписан позорный Парижский мир, Испания приняла все пункты американского ультиматума и потеряла свои последние дальние колонии. Испанское общество очень болезненно, может быть даже слишком болезненно, восприняло потерю колоний и эта несчастная война получила название Катастрофы (el Desastre).

Последние филиппинцы:

О нас, "испанцах"

Что нам предложит завтра гражданская власть, каким общим делом воодушевит соотечественников? Века сменяют друг друга, а власти по-прежнему пребывают в уверенности, что мы, испанцы, живем исключительно, чтобы длить и длить их безмятежное существование. Но так как причина мелка и ничтожна, Испания рушится на глазах. Ныне мы сталкиваемся уже не с нацией. Пред нами облако пыли, оставшееся после того, как по великому историческому тракту галопом промчался какой-то неведомый, могучий народ...

(Ортега-и-Гассет "Бесхребетная Испания")

Об испанцах... (продолжение)

Какъ нарочно, за нѣсколько дней до моего отъѣзда изъ Мадрида погода здѣсь установилась райская.

Только къ вечеру холодное дыханіе Гвадарамы проносилось надъ городомъ, освѣжая воздухъ. Тѣмъ не менѣе, по всѣмъ улицамъ тянулись похороны. Оказывается, что пульмонія теперь дѣйствовала болѣе чѣмъ когда-нибудь. Жалко было видѣть мадриленокъ съ ихъ томною лѣнью и нѣгой совершенно беззащитными передъ этимъ бичомъ. Онѣ, казалось, и умирали съ тѣмъ же мечтательнымъ энтузіазмомъ, съ какимъ и жили. Какъ будто имъ было все равно. Всякая испанка искренно смотритъ на жизнь, какъ на станцію. Лошадей нѣтъ —ждутъ. Заложили, она садится и ѣдетъ на тотъ свѣтъ съ такою кроткою покорностью судьбѣ, съ такою грустною улыбкой, что не знаешь, завидовать ли этому душевному спокойствію, или плакать надъ нимъ. Только увидѣвъ испанскую женщину у себя дома, я понялъ ея пѣсню, исполненную тихой и жгучей печали... Пѣсня эта разгорается и гаснеть, какъ гаснетъ мадриленка отъ своей пульмоніи, незамѣтно. Вчера еще улыбалась Божьему свѣту, а сегодня уже съ другою загадочною улыбкою лежитъ вся въ цвѣтахъ и на цвѣтахъ своего бѣлаго гроба. Здѣсь я только понялъ, почему испанцы свои пѣсни и своихъ женщинъ не смѣняютъ никогда на иныхъ, изъ какой бы плѣнительной страны ни залетали къ нимъ первыя или пріѣзжали вторыя. Они и сами не живутъ въ настоящемъ, не знаютъ дѣйствительности. Исторія трехъ послѣднихъ вѣковъ прошла мимо нихъ, не оставивъ въ ихъ мозгу никакого опредѣленнаго впечатлѣнія. Они только вчера выгнали мавровъ и открыли Америку, завтра исполнится ихъ идея всемірнаго владычества, а пока они отдыхаютъ, погружаясь въ задумчивую мечтательность. Ни до чего положительнаго имъ нѣтъ никакого дѣла. Судьба, исторія будутъ работать за нихъ, пока они, завернувшись въ свои капиты [Capita — маленькая капа.] (такъ какъ за жаркимъ временемъ капы уже оказались заложенными), станутъ простаивать цѣлые часы на Puerta del Sol глядя на прохожихъ, на строгое темносинее кастильское небо, гдѣ еще ярче рисуются заманчивыя дали фантастическаго будущаго. Здѣсь не зачѣмъ работать, время — дешевле апельсинныхъ корокъ. Некуда дѣвать этого времени, пока есть нѣсколько песетъ въ карманѣ, сигара въ зубахъ и капита на плечахъ. Достаточные люди точно также просиживаютъ на покрытыхъ стеклами балконахъ, за рѣшетками мирадоровъ или, развалясь на мягкихъ подушкахъ каретъ, дремлютъ себѣ подъ солнцемъ въ то время, какъ лѣнивый кучеръ медленно ѣдетъ по Прадо или las Delicias. На Plaza de Oriente я часто ходилъ любоваться статуей Филиппа IV, удивляясь, какъ бронзовый всадникъ не свалится съ своего маленькаго и граціознаго пьедестала. Эту статую отлилъ флорентійскій скульпторъ Пьетро Тонна для герцога тосканскаго, который въ свою очередь подарилъ ее испанскому королю. Смѣлость постановки коня, взвившагося вверхъ, удивительна. Говорятъ, художнику удалось это только потому, что, составивъ проектъ памятника, онъ сначала обратился къ Галилею, который произвелъ вычисленіе, можетъ ли конь и всадникъ устоять на пьедесталѣ въ этомъ положеніи. Только когда великій математикъ далъ благопріятный отвѣтъ, скульпторъ приступилъ къ работѣ.

Здѣсь мнѣ постоянно приходилось встрѣчать задумчиваго молодаго человѣка, сидѣвшаго на одной изъ скамей въ нѣмомъ созерцаніи очень плохихъ мраморныхъ Санчо, Альфонсовъ, Хайме, Фердинандовъ и прочихъ кастильскихъ королей, которые, окруживъ Филиппа IV, точно добиваются у него отвѣта, куда онъ дѣлъ тѣ провинціи, которыя были ему оставлены въ наслѣдіе цѣлымъ рядомъ вѣнценосныхъ завоевателей. Наконецъ, юноша меня заинтересовалъ. Я съ нимъ разговорился. Бесѣда зашла о настоящемъ Испаніи.

— Я люблю свою родину. Но меня ея настоящее нисколько не интересуетъ!

— Почему это?

— Одна причина: оно слишкомъ блѣдно въ сравненіи съ будущимъ Испаніи и жалко на ряду съ прошлымъ.

— О какомъ будущемъ вы говорите?

— Когда южная Америка съ Мексикой, Португалія, Марокко сольются съ Испаніей...

Я невольно отодвинулся. Ужъ не съ сумасшедшимъ ли я имѣю дѣло? — мелькнуло у меня въ головѣ. Онъ это замѣтилъ и, улыбаясь, прибавилъ:

— Мы въ прошломъ уже доказали свою мощь. Кто же намъ помѣшаетъ повторить это и въ будущемъ?

— Да, но центры тяжести перемѣстились. Сила принадлежитъ другимъ народамъ.

— Не сила, а Богь даетъ побѣду! — и глаза его блеснули такъ, что не могло быть никакого сомнѣнія въ его вѣрѣ въ эту будущность. — Давидъ побѣдилъ Голіафа.

— Но тогда дрались пращами!

— Наше настоящее только отдыхъ, а не агонія. Великіе народы не умираютъ.

— А Римъ?

— Онъ завѣщалъ Кастиліи свою идею всемірнаго господства. Мы только ошиблись. Разъ оно было въ нашихъ рукахъ и мы думали управлять міромъ при помощи инквизиціи; ужасъ оказался плохимъ средствомъ. Испанія будущаго дастъ міру свободу и порядокъ.

— Испанія съ порядкомъ!

— Не смѣйтесь. И мы дойдемъ до этого.

— Не прежде, когда выучитесь работать. А въ Испаніи слишкомъ много говорятъ и мечтаютъ...

Представьте мое удивленіе, когда въ молодомъ энтузіастѣ я узналъ одного изъ самыхъ выдающихся писателей юной Испаніи. Это, въ одно и то же время, фанатически вѣрующій католикъ и ярый республиканецъ...

(Василій Ивановичъ Немировичъ-Данченко "Очерки Испаніи. Изъ путевыхъ воспоминаній." Москва, 1888.)