Об испанцах... (продолжение)

[jan_pirx]

Какъ нарочно, за нѣсколько дней до моего отъѣзда изъ Мадрида погода здѣсь установилась райская.

Только къ вечеру холодное дыханіе Гвадарамы проносилось надъ городомъ, освѣжая воздухъ. Тѣмъ не менѣе, по всѣмъ улицамъ тянулись похороны. Оказывается, что пульмонія теперь дѣйствовала болѣе чѣмъ когда-нибудь. Жалко было видѣть мадриленокъ съ ихъ томною лѣнью и нѣгой совершенно беззащитными передъ этимъ бичомъ. Онѣ, казалось, и умирали съ тѣмъ же мечтательнымъ энтузіазмомъ, съ какимъ и жили. Какъ будто имъ было все равно. Всякая испанка искренно смотритъ на жизнь, какъ на станцію. Лошадей нѣтъ —ждутъ. Заложили, она садится и ѣдетъ на тотъ свѣтъ съ такою кроткою покорностью судьбѣ, съ такою грустною улыбкой, что не знаешь, завидовать ли этому душевному спокойствію, или плакать надъ нимъ. Только увидѣвъ испанскую женщину у себя дома, я понялъ ея пѣсню, исполненную тихой и жгучей печали... Пѣсня эта разгорается и гаснеть, какъ гаснетъ мадриленка отъ своей пульмоніи, незамѣтно. Вчера еще улыбалась Божьему свѣту, а сегодня уже съ другою загадочною улыбкою лежитъ вся въ цвѣтахъ и на цвѣтахъ своего бѣлаго гроба. Здѣсь я только понялъ, почему испанцы свои пѣсни и своихъ женщинъ не смѣняютъ никогда на иныхъ, изъ какой бы плѣнительной страны ни залетали къ нимъ первыя или пріѣзжали вторыя. Они и сами не живутъ въ настоящемъ, не знаютъ дѣйствительности. Исторія трехъ послѣднихъ вѣковъ прошла мимо нихъ, не оставивъ въ ихъ мозгу никакого опредѣленнаго впечатлѣнія. Они только вчера выгнали мавровъ и открыли Америку, завтра исполнится ихъ идея всемірнаго владычества, а пока они отдыхаютъ, погружаясь въ задумчивую мечтательность. Ни до чего положительнаго имъ нѣтъ никакого дѣла. Судьба, исторія будутъ работать за нихъ, пока они, завернувшись въ свои капиты [Capita — маленькая капа.] (такъ какъ за жаркимъ временемъ капы уже оказались заложенными), станутъ простаивать цѣлые часы на Puerta del Sol глядя на прохожихъ, на строгое темносинее кастильское небо, гдѣ еще ярче рисуются заманчивыя дали фантастическаго будущаго. Здѣсь не зачѣмъ работать, время — дешевле апельсинныхъ корокъ. Некуда дѣвать этого времени, пока есть нѣсколько песетъ въ карманѣ, сигара въ зубахъ и капита на плечахъ. Достаточные люди точно также просиживаютъ на покрытыхъ стеклами балконахъ, за рѣшетками мирадоровъ или, развалясь на мягкихъ подушкахъ каретъ, дремлютъ себѣ подъ солнцемъ въ то время, какъ лѣнивый кучеръ медленно ѣдетъ по Прадо или las Delicias. На Plaza de Oriente я часто ходилъ любоваться статуей Филиппа IV, удивляясь, какъ бронзовый всадникъ не свалится съ своего маленькаго и граціознаго пьедестала. Эту статую отлилъ флорентійскій скульпторъ Пьетро Тонна для герцога тосканскаго, который въ свою очередь подарилъ ее испанскому королю. Смѣлость постановки коня, взвившагося вверхъ, удивительна. Говорятъ, художнику удалось это только потому, что, составивъ проектъ памятника, онъ сначала обратился къ Галилею, который произвелъ вычисленіе, можетъ ли конь и всадникъ устоять на пьедесталѣ въ этомъ положеніи. Только когда великій математикъ далъ благопріятный отвѣтъ, скульпторъ приступилъ къ работѣ.

Здѣсь мнѣ постоянно приходилось встрѣчать задумчиваго молодаго человѣка, сидѣвшаго на одной изъ скамей въ нѣмомъ созерцаніи очень плохихъ мраморныхъ Санчо, Альфонсовъ, Хайме, Фердинандовъ и прочихъ кастильскихъ королей, которые, окруживъ Филиппа IV, точно добиваются у него отвѣта, куда онъ дѣлъ тѣ провинціи, которыя были ему оставлены въ наслѣдіе цѣлымъ рядомъ вѣнценосныхъ завоевателей. Наконецъ, юноша меня заинтересовалъ. Я съ нимъ разговорился. Бесѣда зашла о настоящемъ Испаніи.

— Я люблю свою родину. Но меня ея настоящее нисколько не интересуетъ!

— Почему это?

— Одна причина: оно слишкомъ блѣдно въ сравненіи съ будущимъ Испаніи и жалко на ряду съ прошлымъ.

— О какомъ будущемъ вы говорите?

— Когда южная Америка съ Мексикой, Португалія, Марокко сольются съ Испаніей...

Я невольно отодвинулся. Ужъ не съ сумасшедшимъ ли я имѣю дѣло? — мелькнуло у меня въ головѣ. Онъ это замѣтилъ и, улыбаясь, прибавилъ:

— Мы въ прошломъ уже доказали свою мощь. Кто же намъ помѣшаетъ повторить это и въ будущемъ?

— Да, но центры тяжести перемѣстились. Сила принадлежитъ другимъ народамъ.

— Не сила, а Богь даетъ побѣду! — и глаза его блеснули такъ, что не могло быть никакого сомнѣнія въ его вѣрѣ въ эту будущность. — Давидъ побѣдилъ Голіафа.

— Но тогда дрались пращами!

— Наше настоящее только отдыхъ, а не агонія. Великіе народы не умираютъ.

— А Римъ?

— Онъ завѣщалъ Кастиліи свою идею всемірнаго господства. Мы только ошиблись. Разъ оно было въ нашихъ рукахъ и мы думали управлять міромъ при помощи инквизиціи; ужасъ оказался плохимъ средствомъ. Испанія будущаго дастъ міру свободу и порядокъ.

— Испанія съ порядкомъ!

— Не смѣйтесь. И мы дойдемъ до этого.

— Не прежде, когда выучитесь работать. А въ Испаніи слишкомъ много говорятъ и мечтаютъ...

Представьте мое удивленіе, когда въ молодомъ энтузіастѣ я узналъ одного изъ самыхъ выдающихся писателей юной Испаніи. Это, въ одно и то же время, фанатически вѣрующій католикъ и ярый республиканецъ...

(Василій Ивановичъ Немировичъ-Данченко "Очерки Испаніи. Изъ путевыхъ воспоминаній." Москва, 1888.)